Сегодня все мы оказались у очередного поворота дорог всемирной истории, включающего в себя и Большой русский путь. Наша мировоззренческая линия иногда петляет в веках между идей и «союзников» или движется рывками вперед. К тому же Путь осложняется время от времени кровавыми туманами революций и войн. Но наша дорога совместна с мировой, и движение по ней не может остановиться, остановки гибельны для всего человечества. Идти придется вместе, в независимости от индивидуальных предпочтений. Потому что тех, кто осознает значение коллективного Пути, судьбы ведут, а тех, кто нет – тащат.

Где находятся ориентиры движения? Что должно служить нам маяками и указателями? Знание. Знание своей и мировой истории, философии, культуры, потому что именно там находятся предпосылки современных событий, способные подсказать нам верное направление. От них следует оттолкнуться, чтобы Большой русский путь не завел нас и мир в очередной тупик.

Корни происходящего сегодня следует искать не только в нашей, но и в европейской истории – эпохе Нового времени – ее политических процессах, философских битвах и явлениях культуры, повлиявших на динамику развития и содержание Русской идеи.

Новое время оттолкнулось, как от трамплина, от возлюбившего Человека и Природу Ренессанса, и вместо того, чтобы прыгнуть вверх, нырнуло вниз – в сциентизм, технизацию и расчеловечивание – к идеям и ценностям, послужившим созданию гибельных современных иллюзий.

Научно-технический прогресс XVII в. способствовал утверждению механистической картины мира – представлений о том, что мироздание и люди не имеют сакральных и духовных тайн, являются машинами, устройство и принципы действия которых следует изучать науке. Рене Декарт и вовсе пришел к мысли о том, что «человек – это машина из костей и мяса», умеющая мыслить и поэтому управлять природой-машиной.

К Картезию присоединились и другие философы, утверждавшие через господство разума, право человека на амбициозное мировое господство. Рационалисты и эмпирики начала Нового времени, с одной стороны, имели основания так думать: шквал открытий в физике, математике, технико-инженерные новации все больше и больше расколдовывали реальность. Но, с другой, открытия ученых способствовали утверждению опасной иллюзии подчинения природы Человеку. Это заблуждение из далекого XVII в. привело нас сегодняшних к экологическим антропогенным катастрофам и мировым войнам за ресурсы, необходимые «хозяевам природной мастерской».

Эпоха Нового времени формировала опасные иллюзии не только в научном поле. К ним вели также географические открытия и колонизация. Ведущие европейские державы активно осваивали и обживали новые территории, не стесняясь тех, для кого эти земли были родными. В борьбе за золото, алмазы, слоновую кость была потеряна свобода Африки. Драгоценные металлы, пушнина, обширные просторы привлекли жадных колонизаторов, поработивших народы обеих Америк.

Так, самым страшным эффектом расширения «европейского мира» оказалось возрожденное из тьмы веков рабство. Темнокожие рабы, рабы-индейцы трудились на хлопковых и тростниковых плантациях, преумножая богатство хозяев мира. Вопросы этики, ее ценностей – добра, блага, справедливости – рассматривались исключительно сквозь призму англосаксонского колонизаторского европоцентризма: у добра и разума может быть только европейское лицо и никакое другое.

Вспомните приключенческий роман Даниэля Дефо (1660-1731 гг.) – английского писателя и публициста эпохи Просвещения «Робинзон Крузо». Все мы увлекались когда-то этой историей о героическом преодолении невзгод попавшим на необитаемый остров моряком. Я сама была восхищена умениями несчастного одинокого Робинзона, его способностями найти рациональный, практический подход к сложным задачам выживания. Время от времени размышляла, как бы мне удалось в одиночку построить жилище или вырастить нужное количество пищи.

Гимн разуму, пропетый книгой Дефо, был близким всем современникам его эпохи.

Но мы можем увидеть в этом романе не только восхищение силой и возможностями человеческого ума, но и темную, оборотную сторону англосаксонского Просвещения, скрытую в одной из сцен произведения – эпизоде спасения индейца Робинзоном. Мечтающий из страницы в страницу о человеческом обществе и общении европеец-островитянин, реализует мечту, спасая пленного. Не зная языка индейца, представляясь ему в первом разговоре, он, указывая на себя, произносит слово «Господин».

А индеец получает имя, как домашний питомец – Пятница. Робинзону совсем неинтересно настоящее имя «освобожденного». Для англичанина, обросшего бородой и в обносках, индеец – дикарь, находящийся уровнем ниже любого европейца. Далее по тексту Робинзон учит Пятницу «правильной» европейской жизни – ношению брюк, прививает традиции питания и образ «белой» мысли. Ему даже в голову не приходит рассматривать себя и индейца с позиций общечеловеческого равенства.

Еще один знаковый английский автор эпохи Просвещения Джонатан Свифт (1667-1745 гг.).

Его роман о путешествиях Гулливера – полная противоположность манифесту «разумного» европоцентризма Дефо. Сам факт существования этой книги, современный интерес к ней, говорит о том, что еще не все потеряно, и «рацио» может нести пользу, способствовать принятию и распространению общечеловеческой этики.

Роман Свифта – первый в новом жанре антиутопии. Мысли и рассуждения Гулливера по ходу действия произведения – мировоззренческая рефлексия самого Свифта о взаимоотношениях человека и природы, отношениях с Другим – в политике, экономике, повседневности Просвещения. Размышления саркастичного европейца-англичанина проходят сквозь весь текст и подытоживаются заключительными словами и делами главного героя.

Ни одной из стран, которые описывает в травелоге (роман-путешествие) Свифт, не существует в реальности. Географический вымысел писатель использует для того, чтобы вынести за территориальные рамки, поднять на мировой уровень проблемы Просвещения. Именно это поднимает его над Дефо и другими идеологами эпохи. Свифт смог увидеть и признать наличие ошибок и гибельных иллюзий века Разума. Создавая Лилипутию, Великанию, Лапуту он критикует в их образах реальные партии, политику, экономику, науку Англии, Франции, Испании и пытается сформулировать идеальный тип правителя, при котором народы будут процветать и развиваться не в ущерб другим. Но даже в вымышленных государствах Свифту это кажется невозможным. С его точки зрения, человеческое общество не готово иметь идеального правителя и государство, быть социально счастливым, потому что ставит разум на службу собственным нравственным порокам – амбициям, лжи, жадности, глупости. В каждой «чудесной» стране ученые занимаются поисками знания совершенно ненужного в обычной жизни – пытаются добыть цветную паутину из пауков, солнечный свет из огурцов.

На Лапуте ученые из странных эстетов становятся опасными фанатиками: их правитель вынуждает к подчинению несогласных с его идеями сограждан, заслоняя Солнце летающим островом.

Так, вместо использования прогресса во благо всех, техника начинает убивать. Свифт обращаясь к нам пророчествует, предупреждает об опасностях бездумного поклонения разуму, необремененному этико-социальными ориентирами.

Разочарование в реализации человеком идей Просвещения Свифт подтверждает последней частью романа. В стране Гуингмов обнаруживается идеальное общество, состоящее из разумных лошадей.

На первый взгляд, писатель слишком пессимистичен – он лишает людей надежды, завершая книгу изгнанием из утопии и самоизоляцией Гулливера по возвращении в Англию. Но эта оценка ошибочна. В эпилоге, на самом деле, пророчество-рекомендация всем нам: человек должен научиться жить в согласии с природой, основывать бытие на справедливости, добре, правде, разумности и практичности. Именно в таком порядке – от гармонии с природой, через этику к разуму. Только тогда будет сформировано идеальное духовно и разумно ориентированное общество, а механизированная картина мира и техногенная цивилизация фальши исчезнут.

Другие мыслители Просвещения также обсуждали вопросы справедливого устройства общества, сущности государства, склоняясь к тому, что оно – результат сознательной деятельности людей, движущей историю к свободе, равенству и братству. Однако, такой характер размышления обрели уже не в жесткой европоцентричной англосаксонской традиции, а у французов – энциклопедистов, а также в идеях Вольтера и Руссо.

Английское Просвещение было Просвещением для избранных, носило аристократический характер. В художественно-литературных примерах, описанных выше, герои подтверждали это: Робинзон с верой, Гулливер – сатирически, с сарказмом. Французское же Просвещение было ориентировано на широкие массы. Именно поэтому там возникла идея «Энциклопедии или толкового словаря наук, искусств и ремесел», которая в простой и доходчивой форме (а не в форме научных элитарных трактатов) знакомила всех желающих с достижениями наук о природе и человеке. «Энциклопедия» дорисовывала характер французского Просвещения ренессансными гуманистическими красками – добавляла то, чего не хватало англичанам – человечность.

Идейным лидером проекта «Энциклопедия» стал Дидро, соратником – Аламбер.

Статьи писали многие гении эпохи – философы и естествоиспытатели. Содержащаяся в некоторых текстах критика церкви и монархии определила негативную реакцию и цензурный запрет. Однако значение незавершенной «Энциклопедии» недооценить невозможно – она стала манифестом Просвещения Франции.

Философы утверждали связь судьбы общества с образованием и наукой. Только просвещенный человек способен жить в согласии с сократовским принципом тождества знания и добродетели. Продолжая античных мудрецов французы предложили распространить идеи индивидуальных требований разума на все общество.
Однако не все французы верили в возможность силами разума решить общественные проблемы.

Отрезвляющей стала философия Руссо, в которой утверждалось то, что не наука и знание меняют общество и государство, а природа и нравственные законы.

Философ сомневался в пользе прогресса, считал, что он только создает новые потребности, подрывающие основы нравственности, искусственно умножает желания, провоцирует жадность к комфорту тела, а не духа. Великий француз, как и Свифт, пророчески предостерегал от бездуховного, вненравственного поклонения науке. Руссо предвидел становление массового, обезличенного техникой человека и призывал вернуться назад, к природе.

Мягкость взглядов Руссо на цели Просвещения преодолел Вольтер.

В своих трудах он утверждал идеи главенства закона и равенства всех перед ним, идеи авторитета церкви. Интересно то, что отрицая церковь, как организацию, и распространенные религиозные суеверия и предрассудки, философ не отказывался от Бога. Он полагал его нравственным Абсолютом, который «следовало бы придумать, если бы он не существовал». Бог для Вольтера – высшее разумное, вечное и необходимое, которое надо исследовать. Также в своих трудах он последовательно придерживался мысли о просвещенной абсолютной монархии. В этом Вольтер кардинально отличался от своих современников, желающих революционных переворотов, крови правителей или хотя бы законодательного ограничения монархической власти. Мудрец полагал, что идеальный (разумный) правитель не будет несправедливым, так как осознает сущность общественных и нравственных законов, а также ценность знания.

Авторитет Вольтера был велик среди монархических домов Европы. К нему прислушивались прусский Фридрих II, польский Станислав Август,  шведский и датский короли, а также Екатерина II Великая. С ней Вольтер вел переписку, видя в нашей императрице близость к своему идеалу правителя.

Разворачивающаяся пестрая картина Просвещения, раскрытая не только на страницах философских трактатов и художественных книг, а и в жестком противостоянии партий, государств, народных волнений и революций, выплеснулась за границы Европы – в упомянутую выше колонизацию, а также в идеологическое подражание интеллигенцией и философами других стран.

Русское подражание Просвещению началось с переписки Екатерины II и Вольтера, продолжилось политическими сказками, сатирой Пушкина и завершилось катастрофой восстания декабристов. Идеи Просвещения были усвоены, но переосмыслены и преобразованы в соответствии с национальным характером и ценностями культуры. Прямой повтор не получился, но он и не был возможен: Россия формировалась в других условиях, шла своим Большим русским путем.

Наша страна восхищалась французским Просвещением более, чем английским. Элиты были привлечены эстетикой, образами французов, идеями внимания к природе, истории, нравственности и свободе. Все это не звучало жестко и жестоко, бесчеловечно, как в Англии. Пройдясь по художественной культуре наших просвещенцев (Фонвизин, Радищев, Крылов, Пушкин), мы увидим множество французских «примет»: пейзажную лирику, исторический эпос, социальную публицистку, сатиру и, главное, уважение к человеку и народу. В каждом стихотворении Пушкина бьется просвещенческая любовь к природе, восхищение делами великих предков, призывы к утверждению добра, справедливости и свободы. Но это зрелый Пушкин, уже переосмысливший по-русски, сделавший нашим культ разума. В раннем его творчестве еще сквозит прямое подражание. Сравните «Орлеанскую деву» Вольтера и «Гаврилиаду» Александра Сергеевича! Тот же сарказм, неприкрытая насмешка над религиозными «побасенками». Впоследствии Пушкин устыдился этого произведения, испытывал раскаяние за попрание одной из основ русского духа. Ему вообще были чужды такие резкие высказывания, поэтому он выбрал потом свой просвещенческий путь – русский – всепоглощающей любви к Родине и ее счастью. Вероятно, поэтому Поэт не встал рядом с друзьями-декабристами на Сенатской площади во время восстания.

Резкость Бестужева и Рылеева, желающих кровавого повтора французской буржуазной революции, не соответствовала представлениям Пушкина о смысле Просвещения.

Почему раннее русское Просвещение (екатерининское) и позднее (при Александре I) не утвердилось, не получило распространения? Причин две. Первая весьма проста: у нас не был сформирован средний класс, та самая буржуазия, которая должна была стать активатором идей. Вторая в том, что интеллигентские элиты, принимая европейские мысли, не учитывали особенностей национального самосознания, духовных ценностей. Некоторые и вовсе призывали к разрушению культурных доминант, тормозящих «разумное» развитие с их точки зрения. Так, Чаадаев, в своих «Философических письмах» называл православие большой ошибкой России, считал, что именно оно откололо страну от цивилизации и предлагал поскорее принять «прогрессивный» протестантизм.

Какие уроки вынесли мы из европейского Просвещения, из попыток подражания ему? К сожалению, время уроков пришло только сейчас. Первая мировая война, социалистическая революция, Вторая мировая война не дали спокойно поразмыслить над тем, что плохого и хорошего принесла нам эпоха веры в разум, свободу, равенство и братство. Войны XX в. стали бурной рефлексией на Просвещение: мы были вынуждены взяться за оружие, чтобы охранять себя от англосаксонских нео-просвещенцев, продолжающих колонизировать и перекраивать мир под себя. Проповедь европоцентризма не затихла, она трансформировалась в идеологию атлантизма и навязывание чуждых ценностей. Збигнев Бжезинский (американский политолог) без вежливых реверансов в своей книге «Великая шахматная доска» раскрыл основы и перспективы атлантической геополитической стратегии, рассчитанной на XXI в.: разобщение сил и культур восточного полушария, лишение Франции и Германии лидерской роли в развитии континента. Все это Бжезинский предложил ради разрушения партнерства Европы и России. И мы видим, как сейчас, в этом году силы, приводящие план к исполнению, пришли в движение.

Какова наша роль теперь, куда направлен вектор Большого русского пути, по которому мы должны уже не идти, а бежать? Нам предстоит стать Мессией для Европы, напомнить ей то, о чем она забыла и отказалась с легкой краской стыда: об идеях великих французов – свободе, равенстве и братстве, о предостережениях англичанина Свифта. И самое главное - напомнить о любви и уважении не к телу, а духу Человека. В этом и состоит великая миссия и смысл Большого русского пути.