В начале ХХ века О. Шпенглер (1880-1936), описывая «закат» западной цивилизации, не раскрыл его причину целиком. Ему виделся благородный исход культуры Европы в усталую техноцивилизацию финала. Однако западная культура – предмет его восхищения, как и культура России, изначально была великим христианским проектом Нового мира и нового человека.

    И угасание западной культуры не было ни блистательным, ни величественным, на что Шпенглер ориентирует европейцев, да и вовсе не было оно угасанием. Европейская культура, разбиравшаяся в себе с раннего средневековья до Возрождения и Просвещения, была побеждена и уничтожена. И не исходом в умирающую цивилизацию феллахов, но антиевропейским хищническим проектом – британским. О. Шпенглер сам его и называет – фаустовский проект, принципиально антихристианский. Рожденный элитами Европы в Х-XI веках в пику культуре и ценностям христианства, в XV-XVI веках он берется Англией в качестве стрежня ее государственности и политики достижения глобальной Власти над Евразией и Америкой.
      Сам же О. Шпенглер и пишет, что трагедия Европы в том, что Наполеон, начав «с борьбы против английской политики, бывшей самой выразительной представительницей английского духа, как раз в этой борьбе завершил на континенте победу этого духа. …Его империя – создание французской крови, но английского стиля. Теория «европейской» цивилизации была создана в Лондоне Локком, Шефтсбери, Клэрком, в особенности Бентамом, а Бейль, Вольтер и Руссо перенесли ее в Париж. Во имя этой Англии парламентаризма, деловой морали и журнализма люди сражались при Вальми, Маренго, Йене, Смоленске и Лейпциге, и во всех этих сражениях одержал победу английский дух над французской культурой Запада»»¹.  
       О. Шпенглер удивился бы еще больше, узнав, что «английский дух» одержал победу над Европой еще до Наполеона – во Французской революции, организованной сетевыми структурами Англии. Через эту революцию и была уничтожена европейская христианская культура – с тяжелейшим последующим кризисом европейского сознания XIX века и кровавыми политическими потрясениями во всей Европе и на континенте, переходящими в ХХ век и входящими в XXI столетие. Шпенглер пребывал в убеждении, что все происходит внутри общей западной культуры, вошедшей в период цивилизации. Однако никакой общей западной культуры давно не существовало – и дело было не в различиях самих западных стран, но в различиях двух цивилизаций – континентальной европейской и англосаксонской морской, из которых последняя именно так пожирала и уничтожала другую, подчиняя собственной Власти в жажде мирового англо-британского господства – как конечного состояния всей человеческой истории.   
       Рубеж ХХ века и Первая мировая обозначили не только полное крушение европейской культуры, что очень желал понять Шпенглер, но замещение ее чуждыми и чужими Европе политическими идеями и идеологическими установками. В трагическом финале европейской культуры Шпенглер не распознал ту жажду глобальной Власти, которая уже начала притягивать массы, и которая, в обход христианской культуры Европы, была на вооружении англосаксонских цивилизаций Британии и США. На фоне краха европейской культуры, эти идеи в ХХ веке уже исповедовали европейские интеллектуалы, геополитики и политики – тот же Гитлер, завороженный англосаксонским духом расового превосходства, избавления мира от недочеловеков и чистоты крови, как и идеей расовой генетики – евгеники. Евгеника, утверждал ее основатель Френсис Гальтон, брат Чарльза Дарвина, имеет целью обосновать право англосаксонской расы на мировое господство и сделать эту идеологию «частью национального сознания, наподобие новой религии»².   

        Выделив себя в отдельную от Европы и континента морскую цивилизацию, англосаксонский мир уже при жизни Шпенглера обозначил себя единой геополитической стратегией, нашедшей себя в трудах всех отцов-основателей англо-американской геополитики – Х. Маккиндера, А. Мэхэна, Б. Адамса, Н. Спикмэна, И. Боумана, Ф. Тёрнера и других. Целью этой геополитики были порабощение и полный, как физический, так и моральный, контроль народов западной Европы, Евразии и всего Мирового Острова. 
        Позже о них с восхищением писал ведущий немецкий геополитик Гитлера генерал К. Хаусхофер: «Книга Фредерика Тернера “Значение американской границы в американской истории”, была написана приблизительно в то же время, что и книги Брукса Адамса и адмирала Мэхэна. Эти геополитики заложили интеллектуальный фундамент всей современной позиции США как мировой силы; они и воспитали ведущих политических деятелей Америки, которые вывели США на путь установления мирового господства. Они начертали американские политические цели экспансионизма в Тихом Океане и на Карибских островах и определили грядущие претензии США на мировое господство»³.

        Стремление к господству требовало какого-то морального оправдания в глазах народов. И такое оправдание, в условиях краха европейской культуры и ее ценностей, было найдено. Им стала Власть как точка отсчета, где стремление к Власти, тем более, к глобальной Власти над всеми, является признаком физического и духовного здоровья. В своей книге «Американская стратегия в мировой политике» (1942), оказавшей огромное влияние на президентов США Ф. Рузвельта и Г. Трумэна, произведшего ядерную бомбардировку городов Хиросимы и Нагасаки, Н. Спикмэн указывает: «Любые формы насилия, включая разрушительные войны, допустимы в международном сообществе… Власть означает способность выживать и навязывать свою волю другим, способность диктовать не имеющим силы и вырывать уступки у слабейших… Там, где конечной формой конфликта является война, борьба за власть является борьбой за военную мощь и подготовкой к войне… Стремление к власти осуществляется не для достижения моральных ценностей; моральные ценности используются для облегчения пути к власти»⁴.
         Война за господство, которая с ХVIII века ведется Англией путем политических провокаций, лжи и сталкивания народов континента в пучину войн, революций и социально-культурного разложения, на рубеже ХХ века четко формулируется англо-американским истеблишментом, геополитиками и учеными в виде расовой теории исключительных прав англосаксов на Власть над народами – что и составляет американскую национальную идею и все основание мессианской судьбы США – Manifest Destiny. После О’Салливана, эти идеи уже в 1895-м озвучивает сенатор Генри Лодж: «вся наша история – это история завоеваний, колонизации и экспансии, с которыми ни одна нация в ХIХ веке не может сравниться. И никто в будущем не будет в состоянии нас остановить»⁵. Брукс Адамс, один из главных творцов геополитики США XX столетия и друг президента США, расиста Т. Рузвельта, указывал соплеменникам на Евразию и весь Мировой Остров: «американцы должны понять – писал он в «Новой промышленной революции» (1901), – что это будет война не на жизнь, а на смерть – борьба не против отдельной нации, но против целого континента. В мире нет места двум центрам процветания и империи. Один организм должен победить и уничтожить другой. Тот, кто слабее, должен погибнуть»⁶. 
        На Европу начала ХХ века, с утратой культуры и исторического сознания, эти планы производят катастрофическое воздействие. Ответом становится оголтелый европейский нацизм, затронувший почти все страны Европы и ловко перенаправленный Британией и США с помощью своих креатур, в частности, Гитлера, в другую сторону – на Восток, в пучину континентальной войны. Хотя и Гитлер, и его ведущие геополитики, в частичности, К. Хаусхофер, были убеждены, что удастся отстоять континент от власти «цивилизаций моря». Именно это имел в виду Гитлер, говоря: «Исход борьбы за гегемонию в мире будет решен в пользу Европы… И тогда Европа станет неприступной крепостью»⁷.  

        Вожделение Власти именно как мирового господства являет, по Шпенглеру, суть фаустовского проекта, реализуемого особым меньшинством, обладающим фаустовским инстинктом Власти. «Воля к власти также и в области нравственного, – пишет он, – стремление придать своей морали всеобщее значение, принудить человечество подчиниться ей, желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить –все это самое наше собственное достояние»⁸. При жизни Шпенглера все это воплотится в гитлеровской Германии, в идеологию Третьего Рейха, в тексты Розенберга, как воплощалось ранее во Французской революции и кровавых потрясениях Европы, а также в Первой мировой: «В западной этике все, – пишет Шпенглер, – направление, притязание на власть… В этом вполне сходятся Лютер и Ницше, папы и дарвинисты, социалисты и иезуиты…Это входит в состав необходимых условий фаустовского бытия. Кто иначе думает, чувствует, желает, тот дурен, отступник, тот враг» (Шпенглер Освальд. Закат Европы. Образ и действительность. Перевод Н.Ф. Гарелина Том I // Новосибирск, ВО Наука, 1993. С. 441-442).  
       То, что в ХХ веке так и осталось скрытым для Шпенглера, не укрылось от национальной русской интеллигенции XIX века. «Северная Америка, – в 1876-м писал К. Аксаков, – вся насквозь проникнута эгоистическим, холодным началом и вся представляет обширную общественную сделку… нигде нет такой страшной деятельности, устремленной, главное, на выгоду, как в Северной Америке; и зато нигде нет такого страшного эгоизма, такого бездушного тиранства и унижения себе подобных, как в Северной Америке…»⁹. В отличие от Шпенглера, К. Аксаков ясно разделяет эти цивилизации, и, при понимании различия культур России и Европы, питает надежду, что европейское историко-культурное «личностное начало» одержит победу, окажется «распространено в Европе» и, сопровождаемое «благими последствиями… спасает Европу от конечного истребления в ней всего доброго и всего живого»¹⁰. В этих словах проявляется благородство, свойственное не только К. Аксакову, но отличавшее имперскую Россию и русских людей, продолжавших, при всех кровавых инсинуациях Европы против России, считать европейцев братьями: заблуждающимися, обманутыми и обманывающими – но братьями.   
       Сама же Европа, в которой после Французской революции начинается уничтожение исторической христианской культуры и ее носителей – духовенства, дворянства, офицерства и национально мыслящей интеллигенции – постепенно встраивается в предназначенные для Европы англо-масонские либеральные, морально-релятивистские установки. При этом она признает их своими, а Англию – частью европейской цивилизации. Массы этим не озабочиваются – их увлекает английское свободомыслие. «Следует считать, – говорит К. Шмитт, – что народ тогда завоеван, когда без протеста воспринимает иностранную лексику и политические идеи»¹¹.   
        Но завоеванный народ может оставаться народом – пока хранит культуру, историю и ценности. Чужих богов и чужие установки принимают только масса и коррумпированная элита – на них и делается ставка при разрушении народов с помощью революций и «пятой колонны». В начале ХХ века, особенно, после Первой мировой войны, народов в Европе не остается – остается сумма модернистских политико-идеологических наций. Не остается в Европе и своей идеи. Все, вплоть до нацизма, окажется заемным у культуры-протея, которая до ХХI века будет притворяться «своей» в Европе: «в течение последних десятилетий, – пишет современник О. Шпенглера, Г. Зиммель, – мы живем уже вне всякого объединения какой-либо идеей… в противоположность средневековью, имевшему свою церковно-христианскую идею… или эпохе Просвещения XVIII столетия, жившей идеей всеобщего человеческого счастья»¹². Дьявола никому и никогда не удавалось принимать частями. Присутствие его чувствовали и в России, и в Европе, но прекращали даже искать источник этого ощущения.  
       Катящийся в пропасть мир Европы XIX века считал, что все идет правильно в русле либеральных идей Англии, становившейся мировой империей и вступающей в роль, которую в XX–XXI веках будут играть США. Сама же Англия уже несколько столетий «европейцем» себя не считала и никакого пиетета перед Европой не испытывала. Она холодно глядела на Европу, как чуждую цивилизационную систему, которой предстоит участь других цивилизаций континента – быть порабощенной или уничтоженной. Именно этого требовали политические установки философа и канцлера Англии Фрэнсиса Бэкона и ее «великого комбинатора» Джона Ди, создавшего для Елизаветы I образ «Зеленой империи», властвующей над миром. «Все меры и пропорции английской политики, – пишет К. Шмитт, – стали несравнимы и несовместимы с таковыми у стран Европы… Слово «континентальный» обрело значение отсталости, а жители континента стали “backward people” – “отсталым народом”»¹³. Даже в фиале ХХ века почетный профессор политики Университета Шеффилда Д. Маркванд прямо напишет: «Я подсознательно симпатизирую англичанам, которые на протяжении 500 лет отказывались быть европейцами»¹⁴.    
        Одержать победу над цивилизациями континента в прямом вооруженном столкновении Англии было не по зубам – да этого и не требовалось. Достаточно было сталкивать народы в революции и войны на самоуничтожение, и «помогать» им оружием, деньгами и ресурсами. При этом достижение идеального континентального шторма, в котором окажется задействовано максимальное число народов, возможно только при условии вовлечении в эти войны центральной части континента, которую занимает Россия, и столкновения ее с другими игроками – странами Западной Европы, а лучше с Западной Европой в целом, и подключением любых иных стран и народов. Французская революция становилась при этом «искрой», из которой должно разгореться континентально-очистительное пламя. В ход пойдет все – от английского убийства императора Павла I и спецслужбистской лжи о «завещании» Петра Великого, якобы желавшего поработить всю Европу, до глобального геополитического противостояния Англии России, которое Р. Киплинг назовет «Большой игрой» и даст напутствие: «На заключай мировой с медведем».
        Не европейцы, но Англия и ее сетевые структуры становятся подлинным источником русофобии, с помощью которой осуществляется «закошмаривание» Европы страхом перед Россией. Страх англичан усиливается после победы России над Наполеоном. «Для англичан начала XIX века,– пишет итальянский ученый Дж. Росси (2017), – Россия превратилась в кошмар, когда император Александр I изгнал из Москвы французов, преследуя их до Парижа, куда и вошел с триумфом 30 марта 1814 года, определив судьбу Наполеона. Тот день стал потрясением для дипломатических кругов Лондона и британского двора… если русские могли дойти до Франции, значит, они могут дойти куда угодно. 
       Английская русофобия подняла российскую опасность до мирового уровня (завоевания не просто Европы, а всего мира), изменив ее природу: если у французов русофобия была ограничена дипломатическими и философскими кругами (в сущности, спор о демократии и деспотии был идейным столкновением), то англичане ее «демократизировали», перенеся в сферу общественного мнения и манипулируя сферой символических образов. В течение всего XIX века в британской публицистике «антироссийская истерия» достигла ранее невиданных в Европе вершин, породив бесконечное количество антироссийских стереотипов, создавших предрассудки сродни тому, как пытаются сегодня сделать западные СМИ»¹⁵. 
       Ненависть Англии в рамках «Большой игры» была нацелена не только на Россию; в неменьшей степени она была нацелена на Европу и европейцев. Последним отводилась роль участников самых бесчеловечных войн, затеянных англосаксами в борьбе за Власть над континентом и центральной его частью, сердцевиной – Хартлендом, который тысячелетие занимает Россия, и без обладания которым, по Х. Маккиндеру, Власть над миром невозможна в принципе. Для этой цели Европа, как инструмент, годится вполне – не хуже индейцев или австралийских аборигенов. Об этом отношении к европейцам, продолжающим в глазах англосаксов оставаться «грязными римо-католиками», в конце ХХ века пишет и знаменитый англо-американский поэт Уистен Хью Оден: «думаю, в глубине души средний англичанин полагает, что католики являются идолопоклонниками, аморальными и физически грязными»¹⁶. С XIX века Европа – с ее феодальным, культурно-раздробленным сознанием – втягивается в «Большую игру» Хозяина, не зная, что ему – в его либеральной свободе – понадобятся не только войны и революции. Понадобятся и кровавые тоталитарно-идеологические и религиозные режимы по всему миру – контролируемые им «машины войны», которые в еще более античеловеческом качестве шагнут из ХХ века в XXI столетие. 

Литература:

1. Шпенглер Освальд. Закат Европы. Образ и действительность. Перевод Н.Ф. Гарелина Том I // Новосибирск, ВО Наука, 1993. С. 217-218.
2. Galton, Francis. Hereditary Genius // New York, 1891, Р. 338; 346.
3. Haushofer Grenzen in ihrer geographischen und politischen Bedeutung // Heidelberg -Berlin -Magdeburg, 1939. S. 44.
4. Nicholas John Spykman. America's Strategy in World Politics. The United States And The Balance Of Power // Institute Of International Studies Yale University. New York, 1942. Р. 18.
5. William Appleman Williams The Tragedy of American Diplomacy // Dell Publishing Co, New York, 1972. Р.34.
6. Adams, Brooks The New Industrial revolution // Atlantic Monthly, LXXXVII, 1901. Р. 165.
7. Хью Тревор-Ропер Застольные беседы Гитлера. 1941-1944. М., Центрополиграф, 2005. С. 58.
8. Шпенглер Освальд. Закат Европы. Образ и действительность. Перевод Н.Ф. Гарелина Том I// Новосибирск, ВО Наука, 1993. С.444.
9. Аксаков К. С. Эстетика и литературная критика // М.: Искусство, 1995. С. 44.
10. Там же.
11. Carl Schmitt et. al. Die Tyrannei der Werte / Lutherisches Verlagshaus, Gamburh, 1979. S. 9-45.
12. Зиммель Г. Конфликт современной культуры / Он же. Избранное. В 2 т. // М., 1996. Т.1. С.499-500.
13. Carl Schmitt. Land und Meer. Eine weltgeschichtliche Betrachtung // J. G. Cotta’sche Buchhandlung Nachfolger GmbH, 1942. S. 55.
14. Marquand D. Going into Europe. Encounter 114. 1963. Vol. 20, No. 3., p. 70.
15. Giampaolo Rossi. Russofobia: due secoli di “fake news” // Il Giornale 09.01.2017.
16. Auden W.H. Going into Europe. Encounter 112. 1963. Vol. 20, No. 1, Р. 53.