Имя Сергея Зубатова сегодня ассоциируется и с понятием «зубатовщина», и с именем попа Гапона, и с событиями 9 января 1905 года в Петербурге. В то же время, он был человеком очень незаурядным, талантливым и вполне искренним.

Свое первое, очень яркое впечатление об этом человеке, состоявшем на тот момент во главе московского охранного отделения, оставил некий Прудников (Из воспоминаний о Зубатове): «…дорогой, идя к Зубатову, я рисовал его в своем воображении в виде грозного жандарма «держиморды», я воображал, как он будет нагло предлагать нам сделаться его агентами, и придумывал способ благополучно выйти из этого положения». Прудников, по сути, описал стереотип, который дожил до сегодняшнего дня, но тогда он не оправдался: «Вместо грубого жандарма я увидел любезного, с приличными манерами, средних лет господина, одетого в штатское». Еще большей неожиданностью стала речь этого незнакомца, которая звучала тогда довольно искренне:

– Знаете ли что, – сказал он, вдруг остановившись. Мне до боли бывает тяжело видеть, когда рабочий, придя к нам, чиновникам, просит о чем-либо, гнется перед нами чуть ли не в три погибели. Несчастный, жалкий, слепой человек! Не ты перед нами, а мы перед тобой должны гнуть спину. Ведь всем своим существованием, всем довольством жизни мы обязаны тебе, твоему неустанному труду. Могу ли я ему сказать это? – обратился он как бы с вопросом. – Разумеется, нет. Вот почему я и сказал, что лучшее существование рабочего придет к нему вместе с ростом его самосознания.  

«Я смотрел на него, вытаращив глаза, – признавался автор записки, – изумленный, пораженный, и в то же время недоумевающий». И ведь, действительно, было чему недоумевать: неся службу в Особом отделе, Зубатов был первым, кто на практике пытался осуществить идеалы социал-монархизма. 

На службе он был не чиновником, а оставался неисправимым идеалистом, такого мнения был о нем А.В. Бельгард, известный как начальник Главного управления по делам печати: «Эта глубокая неподдельная искренность определяла его как своего рода талантливого вдохновенного художника по сравнению с большинством деятелей в области политического розыска, которые, по сравнению с ним, часто являлись лишь грубыми профессиональными ремесленниками. Даже при допросах он нередко превращался в проповедника своих идей, и если ему удавалось подчинить допрашиваемого своему влиянию, то влияние это действительно было сильно. Только таким путем он вербовал своих секретных сотрудников, которых он затем всячески оберегал, как самых близких ему людей, и которые действительно были ему искренно преданы». 

Этот русский интеллигент нам интересен не столько тем, что принял твердое решение «раз навсегда снять сомнение в своей политической неблагонадёжности» и ответил согласием на предложение ротмистра Бердяева, став секретным сотрудником охранного отделения, а затем и во главе Охранки, но тем, что он вполне осознал всю пагубность народовольческих движений, к которым еще недавно относился снисходительно, и рост угрозы существования государства. Зубатов твердо встал на защиту «чистой монархии».

«Это был человек, сперва искренно поверивший в идеальные стремления вождей революционного движения и революционных политических партий и затем столь же искренно в них разочаровавшийся, – вспоминал тот же Бельгард. В этом судьба его в чем-то схожа с судьбой монархиста Льва Тихомирова, который впоследствии и стал идеологом для зубатовцев.

Как только Сергей Васильевич возглавил Особый отдел, он приступил к реформе всей системы политического сыска. В апреле 1898 года Зубатов составил докладную записку, где предлагал программу мер для улучшения положения рабочих. Записка через обер-полицеймейстера Д. Ф. Трепова в виде доклада была представлена московскому генерал-губернатору Великому князю Сергею Александровичу.

«Поначалу зубатовская инициатива была принята с пониманием, и тот приступил к разъяснительной работе. Во время допросов он объяснял рабочим, что монархия не является их врагом и что рабочие могут добиться удовлетворения своих интересов при существуем строе. Надо понимать, что идеологом С.В. Зубатов не был…Но Зубатова вполне можно назвать одним из первых практиков социал-монархизма. С одной стороны, зубатовское движение следовало формуле «монархическая власть плюс социальная справедливость». С другой, предлагала новую модель политического представительства – по профессиональному (корпоративному) принципу, позднее теоретически развитую Солоневичем» (С.В. Зубатов и спецслужбы российской империи на пороге революции).

Однако созданное им детище – профильные организации в поддержку рабочих – до сих пор не было удостоено серьёзного внимания историков. «Здоровой русской национальной организации в России не было, и мечтой Зубатова было дать толчок к ее созданию. Исходя из этого, он остановился на мысли легализовать в рабочей организации минимум политической и экономической доктрины, проводимой социалистами в своих программах, но на основах Самодержавия, Православия и Русской Национальности», – вспоминал о планах Зубатова его коллега П.П. Заварзин. Социальная поддержка и рост самосознания должны идти рука об руку: «лучшее существование рабочего придет к нему вместе с ростом его самосознания» (из воспоминаний Прудникова).

Добившись определенных успехов, достаточно прогрессивных для своего времени, зубатовские организации закономерно вступили в конфликт с интересами фабрикантов, не собиравшимися облегчать положение рабочих. С другой стороны, они не нашли поддержки правительства, которое всецело поддерживало олигархию и далее мелких уступок не пошло. 

Отстранение от должности и высылку из столицы Сергей Васильевич Зубатов не смог пережить. Его переписка с главным редактором «Былого» подтверждает это: «Я – монархист самобытный, на свой салтык и потому глубоко верующий. Ныне идея чистой монархии переживает серьезный кризис. Понятно, эта драма отзывается на всем моем существе; я переживаю ее с внутренний дрожью. Я защищал горячо эту идею на практике…» (С.В. Зубатов – В.Л. Бурцеву. 21.03.1908)

Отречение последнего монарха стало спусковым крючком к пораженческому решению, так как психологически он был готов к нему. Холодным мартовским днем Зубатов, глядя в окно, произнес последнюю фразу: «Какая нынче будет весна?», вышел в другую комнату и застрелился.