Она стояла около зеркала, с тревогой всматриваясь в свое лицо. Годы шли, время тихо вычитало сутки за сутками, и это налагало отпечатки на некогда безупречную ее внешность. Проклятые морщины! Как паутинки, они предательски прятались в уголках губ, около глаз, взмах ресниц которых когда-то заставлял мужчин становиться кроткими и послушными, подобно молодым телятам… Боже, как летит время! Как оно неумолимо!

Она помнила ковбойские салуны и вигвамы индейцев, палатки генерала Гранта и хижины золотоискателей. Она помнила ухоженные дома мормонов и протестантов, уютные домики в викторианском стиле и серые небоскребы Уолл-стрита, компактный «Истлейк» и частные бункеры времен Холодной войны. Вся ее жизнь. Боже, как давно это было!

Как странно иногда вспоминать свое прошлое. Почему-то интуитивно ищешь некий момент, с которого все почему-то пошло не так. Какое-то, быть может, незначительное событие, некую точку, где была допущена фатальная ошибка. Мы не задумываемся об этом, когда у нас все хорошо. Но в минуты грусти мы ищем этот момент, зная, что ничего уже не изменить, но расковыриваем раны, которое время уже залечило. 

Иногда мы ищем в своих ошибках чужих. Иногда мы ищем во всем этом себя. 

Она помнила лучшие времена своей жизни. Когда она была молода, красива, привлекательна.
И богата. Она купалась в роскоши. Она посещала лучшие салоны и порою слепла от вспышек камер, а дымы сгорающего магния были в состоянии сокрыть в дымовой завесе дредноут среднего дедвейта… Глянец журналов, с которых смотрело на мир с превосходством и лёгким снисхождением ее лицо, кружил голову. Она была в рекламах «Coca-Cola», ее лицо соседствовало с фаршированной индейкой с каштанами и клюквенным соусом на Рождественских открытках. Сам Санта-Клаус обнимал ее за талию, безупречную, как все американское.   

Лучшие супермаркеты и театры были ее миром. Она и там была всегда Very Important Person.  

Она помнила таблички «ОNLI WHITE » и полностью ощущала себя «белой женщиной", ведь она была настоящей WASP. Красивые подарки, меха и дорогие автомобили… Она помнила Генри Форда: «Лучшая машина – новая машина». И эта машина всегда была частью ее статуса. Не современные китайские клоны, без меры наполненные пластиком или японские малолитражки, похожие на подтаявшее мороженое, а настоящие большие американские кары той эпохи, когда каждый автомобиль имел свое лицо… Сadillac Eldorado Convertible 1976 года, Dodge Royal Monaco Brougham 1977 года, Chrysler Imperial LeBaron 1973 года.

Но, конечно, ее любимым авто был Cadillac Eldorado Brougham. GM создавал его как символ величия, дав ему все, что было возможно и невозможно в те времена. The best of the best. Но разве ее жизнь была иной?

Она была прекрасна и обожаема. Ею грезили все: и немецкий промышленник и голландский сыродел, французский винодел и польский крестьянин, загнанный работник японского «Sumitomo" и южноамериканский гаучо.  Она была прекрасна. Она была в каждой: в Мерилин Монро и в Рите Хейворт, в Одри Хепберн, и в Аве Гарднер. И, конечно, она была в Джейн Менсфилд. И все они, в свою очередь, были ею. Она была кумиром эпох и иконой стиля, законодателем мод и недостижимой грезой почитателей.

У нее было много "отцов", но не было верных мужчин.

Она легко пережила 50-е. Война прошла мимо, лишь укрепив ее и усилив. Война дала работу многим ее почитателям, а ей принесла лишь известность. Она не страдала. У нее не было врагов. Были, очевидно, завистники, но куда же без них? Ей всегда все давалось легко. Она никогда не заморачивалась по поводу верности, ибо совесть - слишком тяжелый камень, чтоб носить его с собой, а она предпочитала лишь те камни, которые поддаются огранке. Как и по поводу мужчин, которые были готовы платить, платить и платить. Она обнаружила, что ее естественная память просто вытесняет из ее сознания любящих когда-то ее, но канувших в лету мужчин. Она пережила многих, и каждый был ей по-своему мил и дорог. На какой-то срок.

Одни выбрасывались из окон или стрелялись в кабинетах Эмпайр Стейт Билдинг в депрессию, и она никогда более их не вспоминала. Другие поднимались выше, но снова уходили в историю. Кого-то «похоронил» Уотергейт, кого-то забрал Даллас… Даже Вьетнам она пережила изображениями на фюзеляжах В-52, F-4 Phantom, и затертыми потными руками пехотинцев фотокарточками, напоминающими им дом и девчонок с родных улиц. И в то же время это не мешало петь ей вместе с Ленноном и Йоко  «Give peace a chance». Ей не мешало в 70-х, с одной стороны, жить в ежедневном приветствии «Доброе утро, Вьетнам!» сайгонского радио «Dawn Busters» Адриана Кронауэра, а вечером жить в антивоенной песне «Fortunate Son» в жестких гитарных партиях «Creedence Clearwater Revival». 

Но жизнь не стоит на месте. И так как протест "Make love, not war" – это тоже конфликт, для нее лично он был лишь дань моде и развлечением. Она очень скоро пережила напряжение тех лет. И бубновые тузы на касках американских Джи-Ай очень скоро остались где-то в памяти и в пленках старых Nikon, Pentax или Minolta. Старых 35-мм репортерских пленках стандарта ASA. 

Она прожила долгую, насыщенную жизнь, в которой всего было много. Она любила много путешествовать сама, с неизменным «Медвежонком Смоуки», и география ее вояжей была очень широка. Это был и Индокитай и Корея, Гренада и Никарагуа, Ирак и СФРЮ. Она любила путешествия.

Она также много гастролировала. Она помнила, как ей рукоплескали лучшие площадки мира: Teatro dell'Opera в Риме, La Skala, парижский Grand Oрera. Да, в этой жизни она, безусловно, была примой. И купалась в лучах славы, уважения и обожания.

Но любили ли ее? И какой любовью - все чаще думала она. Ведь никто так и не подарил ей розовый Cadillac Fleetwood Series 60, да и Патрика Суэзи из «Привидения» никогда рядом с ней не было. Где-то внутри, глубоко она понимала, что никто никогда ее не любил. Ею восхищались, её вожделели, ею хотели обладать и пользоваться ее славой и деньгами. Это престижно, статусно, элитарно. 

Но любили ли ее так, чтоб быть готовым претерпеть за нее, взойти на эшафот? Пострадать и претерпеть. Любить так, как любит порою нищее студенчество – безбашенно, искренне, наивно. Когда жестянка Джин-тоника -  Moet & Chandon, а консервная банка рыбьего паштета не хуже черной икры. 

Или как любят старики. Когда мужчина, до конца остающиеся с угасающей супругой, ловит последние ее выдохи, нежно гладит бледные руки любимого человека, используя остатки времени, чтобы вспомнить все лучше, что у них было вместе… И когда остающийся благодарит уходящего за все и не прощается, потому что не хочет более оставаться здесь.  И не желает иной жизни.

Нет. Никто ее так не любил.

Но ведь и она никого не любила. И вот теперь ей, некогда популярной звезде, а ныне старлетке, выходящей в тираж, держаться становится все сложнее и сложнее. Увы, время не обмануть. Его нельзя ни разжалобить, ни купить, ни заставить лицемерить. И зеркало невозможно заставить врать. Оно безжалостно и надменно. Оно не лжет. Лучшее, увы, позади.

Да, она хитра и коварна. Ей еще удается сыпать стекло в пуанты молодых соперниц, стравливать их сплетнями, плевать в пудру и лить хлорку в цветы, подаренные их поклонниками.

Кто вообще эти выскочки? Эта китаянка… Она помнила времена, когда их называли "кули" и они работали в порту за бесценок. Японка… Напомнить ей линкор «Миссури»? Эта славянка… В одежде из льна и пучком колосьев… Из какого леса она выползла? Индуска. Моя старшая сестра с Альбиона когда-то гоняла предков этой выскочки по всей Индии,- думала она. Или вот эта, рядом. Строгая и педантичная фрау. Когда-то ее предок прибил на воротах церкви в Витенберге свои тезисы и дал людям свет… Что ж, я отберу сегодня у них газ.

Как они ненавистны! Но они молодые, талантливые, перспективные. И старательно избегающие ее. Они растут. И этого уже не остановить. Они не нуждаются в ней более.

Никто ее не любил. Но и она никогда никого не любила. Она покупала их любовь, она угрожала, давила своим авторитетом, расправлялась с неугодными. Она ведь никому ничего в своей жизни не сделала просто так. Альтруизм ей был ненавистен, а благотворительность лишь распаляла её эго, вознося над неимущими еще более. Она покупала их дружбу и лояльность. И платила, платила, платила… Платила СМИ, платила таблоидам, рейтинговым агентствам и консалтинговым конторам. И тысячам поклонников, журналистов и критиков, которые пели ей хвалебные оды за ее же счет. 

Она платила им, оплачивая их успех, а получала от них товарную признательность. Ее китайская подруга хорошо показала, как можно поставить чувства на поток, превратив их в конвейерный ширпотреб. Когда она платила искусственными, еще пахнущими краской деньгами, а окружающие отдавали ей за них такую же параллельно изготовленную, и одноразовую любовь. 

И в общем, никто ничего не скрывал. 

Они кормились ее успехами, а она питалась их ресурсами. Кто-то кормит, кто-то ест.

"Они держатся в стороне. Они не хотят моего общества", понимала она. Но горечь от того, что она ничего не может с этим поделать, давило комом и вызывало раздражение. Никто более не ищет ее общества, никто не заискивает. И ее старые роли уже ни у кого не на слуху. Они отнимают у нее роль за ролью, а театр молчит. Что еще сделать? Сломать ногу одной, нагадить в гримёрке другой, столкнуть кого-нибудь в оркестровую яму?

Нет. Она не сдастся. Она будет бороться до конца. До последнего. Даже если придется спалить театр. И это будет настоящим триумфом! И зарево этого действа будет последним актом пьесы. Это будет, безусловно, гала-концерт. С шикарной музыкой и прекрасным светом. Прекрасными, но подлежащими списанию после действа декорациями. И катарсисом. С одновременным закрытием театрального сезона. И роспуском труппы.

Вот тогда начнется настоящий рок-н-рол. Настоящая американская музыка.

Acta est fabula, как сказал Август. Представление окончено.

Если она решится. Уничтожить все то, что она так любила. И что окончит, наконец, и ее жизнь. Ведь по-другому она жить не умела и не хотела никогда. 

Если она решится.