Многие из нас сегодня в растерянности и даже упадочном настроении от происходящего в мире, стране и душе. По данным Центра Развития Перспективных Технологий, траты россиян в 2022 году на антидепрессанты выросли на 70% в сравнении с предыдущим годом! Почему? Все, что было привычным в жизни общества и каждого, пошатнулось, дестабилизировалось. «Завтра» исчезло, осталось только «сейчас».

Прежние ориентиры бытийных стратегий, дающие какую-то уверенность, на самом деле тоже не были долгосрочными, внятными и радужными. Но на них можно было хотя бы опереться и попробовать рассчитать своё «завтра». Прежние стратегии жизни исходили из цивилизационной мировоззренческой парадигмы, существующей не только в России, а и в мире уже почти полтора века – с Нового времени. Согласно этой системе представлений о порядке мирового бытия, человечество судорожно стремилось к удовлетворению всевозможных потребностей комфортной жизни тела при помощи безудержного развития наук и технологий, к признанию прав и свобод этих многообразных тел.

Правда, перенос акцентов на преобразование среды ради высокотехнологичного комфорта имел и оборотную сторону – возникла необходимость нивелирования последствий таких «удовлетворений» и «признаний» - к экологии природы и экологии общества. Так, одной рукой люди тянулись за новой моделью телевизора или телефона, прихватывая по пути гормоны для смены пола. Другую руку протягивали к раздельному сбору мусора и энергосбережению. Вам не кажутся странными такие взаимоисключающие устремления? Потребляя все больше природных богатств, человечество озаботилось многоразовой сумкой для походов в магазин за тоннами ненужных вещей.

Так, в погоне за новинками техники и модой на феминитивы, мы обрели «смысл» тела, но потеряли смысл жизни.

Когда свершился этот поворот не туда для России, Европы, мира? В 2014, 1917? Намного раньше. В эпоху Нового времени. Именно там находится веха рождения человека-массы, попавшего в эту убивающую душу гонку за новизной и научно-техническим прогрессом.

Всего за три века (XVII-XIX) люди успели сделать из науки культ и начать молиться новому «богу» пара и электричества. Ученым верили, как жрецам, делающим мир лучше и практичнее. Однако в заботе о телесном комфорте люди затоптали глубинные ориентиры духа, традиционные ценности – веру, надежду и любовь. Союз науки и капитала к концу XIX в. породил, как написал К. Ясперс в своей работе «Смысл и назначение истории», демона техники, контракт с которым пришлось вновь и вновь подтверждать человечеству вплоть до сегодняшнего дня.

Договорившись с научной элитой, что она все «утрясет», большинство перестало интересоваться знанием. Высокотехнологичными продуктами начал пользоваться человек-«дикарь» (европеец и русский), поднятый, по Х. Ортеге-и-Гассету («Восстание масс»), со дна цивилизации. Получать удовольствие такой человек научился от права не быть правым, отстаивая не знание и долг, а набор идей, кажущихся ему верными. Этот набор идей – такое же «чудо» науки, только не точной, а политической, появился тоже в Новое время: всеобщий комплект прав человека и гражданина. Что плохого в том, что такой набор есть? Он раздается всем и каждому без разбора, о нем не надо заботиться и думать. Не думать – самое страшное. Люди разучились мыслить не только о принципах работы телефонов, но и о принципах обустройства социального пространства и даже об обустройстве Я. Теперь все выбирают комплекты готовых идей, с которыми можно себя идентифицировать, не понимая их сути. Политика, этика (светская и религиозная), эстетика – стали фаст-фудом, перехватываемым обществом набегу.

Большинство превратилось в избалованного ребенка, требующего игрушек и бургеров (новостей и политических ритуалов), перестав развиваться.

Специалисты, обеспечивающие покой человекомассы со смартфонами, стали научными «дикарями» – не ищущими новых решений для ракет, бороздящих Вселенную, а создающих более удобные приложения для покупки продуктов и вещей.

Об этих, складывающихся болезнях общества, нас предупреждали давно – философы и творческая элита. Наиболее выпукло и грозно предупреждения звучали в утопической и антиутопической литературе. Наверняка вы знаете об Уэллсе, Оруэлле, Хаксли, Замятине, Брэдбери, Пелевине.

Но они не были первыми пророками наших культурных бед. Вся философская и философско-художественная литература, так или иначе, наполнена сюжетами утопий и антиутопий. Заглянем туда, чтобы поискать возможные подсказки и ориентиры для правильного пути.

На самом деле, деление проектов будущего на утопические и антиутопические условна. Утопии светлы только на первый взгляд. Глубокое погружение в них показывает, что человеческое в них витринно, выставочно, а за фасадом расположены принуждение и насильственная имплантация «правильного» мировоззрения. То, что можно было бы простить Томасу Мору («Утопия») и Томазо Кампанелле («Город Солнца») уже совсем не хочется прощать просвещенцам – Свифту или Дефо. Мор пишет об обязательности рабства, непременно с ношением кандалов и выполнением несчастными самых тяжелых работ.

Утопист-«социалист» приветствует равенство потребностей и умеренный комфорт, на который могут рассчитывать респектабельные члены общества – полезная масса. У Кампанеллы нет рабства, но все ходят строем, носят одинаковую одежду (как мы, нынешние – джинсы), едят в столовых. Все формализовано и ровно, даже размер стихов и мелодии музыкантов. То, что Замятин назовет антиутопией, у Томазо – утопическое социальное счастье. С одним отличием: у соляриев (жителей) Города-Солнца еще нет порядковых номеров. Их придумают и внедрят в действительность другие «утописты» - немецкие…в Освенциме…

Вернемся в Новое время: в XVII в. Джерард Уинстэнли – еще один английский утопист – следом за Томасом Мором продолжил рассуждения о лучшем обществе, предложив свой «социалистический» вариант с неизменными для англичан рабством и насилием, уравнивающими всех (не-рабов, конечно) правами и материальным благополучием. Его «Закон свободы» - утопия с тем же отрицательным знаком, английская версия сна «Веры Павловны».

Французские просвещенцы, в отличие от своих соседей с туманного Альбиона, сделали крайне решительный шаг для XVIII в. – предложили уйти от института рабства хотя бы на бумаге. Этьен-Габриэль Морелли в «Кодексе природы» с упоением требует свободы и равенства для членов своего идеального общества.

Философ строит здание будущего на основе «образцового порядка» моральной философии, закрепленной законодательно. Его государство – прообраз Большого брата, тотально следящего за личным и духовным. Истинную свободу Морелли видит в том, чтобы человек мог вольно пользоваться всем, что удовлетворит его естественные потребности. Замечаете предвестники становления общества потребления и массового человека?

В конце XVIII в. еще один француз Клод Анри Сен-Симон предложит свой вариант будущего безграничного позитивизма – всемирной ассоциации, «эксплуатирующей мир» ради человека. Да, рабства у этого прогрессиста нет, но есть образ хозяина природы, которой можно управлять, будучи подкованными технически. Сен-Симон наивно верит, что равенство потребления станет пиком всеобщего счастья, что разум станет равным душе.

Идеи, похожие на Сен-Симона, встречаются и у Ш. Фурье, Р. Оуэна – в их произведениях говорится о единстве потребностей (уравнивании толпы), казарменной дисциплине, стирании границ (вот она – наша «мечта» о  глобализации!). Их линии попытались продолжить некоторые русские просвещенцы – в своих проектах «конституций» идеального общества, философских статьях и художественно-литературных произведениях. 

Одним из текстов, на которые я предлагаю взглянуть по-новому, является травелог Александра Радищева, увидевший свет в 1790 г.

Радищев придал своим (анти)утопическим идеям форму романа-путешествия – модного в то время в Англии и Европе вообще. Но вместо выдуманной страны, как, например, у Мора или Свифта, он описал современную ему Россию – ужасы общества, положение крестьян, самодурство помещиков и общую неустроенность бытия. В сущности всей этой критики Радищева проглядывает не английское, а французское Просвещение – отрицающее абсолютную монархию, рабство, неравенство доступности материальных благ.

Всего лишь через сорок лет Петр Чаадаев, принадлежащий позднему русскому Просвещению, создаст «Философические письма», вторя французам и, в целом, европейскому просвещенческому утопизму.

В этих статьях, написанных в эпистолярном жанре (в модной тогда форме открытого письма, да еще и на французском языке) западник и почти глобалист предложит свое прочтение идеи расширения границ России от «Лиссабона до Владивостока» - от Германии до Китая.

Благоденствие «совершенного строя» Чаадаев раскрыл в самом первом письме-статье, связывая социальное счастье с расширением «царства Божьего без рабской зависимости» (крепостничества), разумностью членов общества и любовью к Родине. Его глобализм – не в победе потребительства, а труде во благо всех и восхождении к Царству Божьему. На первый взгляд, предложения Чаадаева – та самая золотая середина между научно-техническим и духовным прогрессом, баланс потребностей тела и души, оставляющий человеческое в человеке. Но при внимательном анализе серии писем-статей обнаруживаются призывы к уничижению самобытности национальных культур, их границ и отличий, тормозящих, с точки зрения Чаадаева, стремление ко всеобщему счастью. Одним из факторов, останавливающих слияние России с «благословенно развивающейся Европой», Чаадаев видит православие. Он сравнивает его с западным христианством, проповедующим труд и аскетизм, уравнивающим финансовый успех с благодатью Божьей. Воспевая протестантизм, философ интуитивно восхищается англо-саксонской моделью цивилизации и закрывает глаза на культурно-историческую роль православия в становлении государственности России. Чаадаев легко отбрасывает фундамент русской духовности ради сближения с «прогрессивной» Европой: строит «утопию» на критике, предлагая сакральное насилие – смену веры.

Так, проекты образа будущего, предложенные в эпоху Нового времени европейскими и русскими философами и философствующими авторами, оказались связанными друг с другом идейно – «кровными» узами антиутопизма.

Философия, да и сама действительность эпохи культа разума стала той самой развилкой, на которой мы все свернули не туда, желая утверждать кровью мультикультурализм, отказ от национального духа ради равенства и всеобщего доступа к продуктам научно-технического прогресса.

Можем ли мы вернуться и начать Путь в верном направлении, да и каким он должен быть для России, где искать ориентиры? Там, где еще не отрицалось своё, где не расставлялись телесно-комфортные акценты. Для того, чтобы найти ориентиры, нам нужно обратиться к совсем далекому прошлому, не копирующему ничьи идеи и устремления.

В прошлое, как говорят нынче, смотреть стыдно. Почему? - спросите вы. Идея смотреть только вперед пришла из того же Просвещения, рассматривающего прогресс как линейное развитие природных систем. Прошлое виделось архаическим, отмирающим – не имеющим ценности. То ли дело будущее! В него только и надо вкладывать всевозможные усилия настоящего. Под этим гнетом социального «эволюционизма» и умер интерес к традиционным ценностям национальных культур, сформировавшихся эпохи назад. Массовому человеку без лица оказались не нужны великие предки, история. А ведь в памяти народов уже были сформулированы идеальные модели общества и человека!

В русских (и славянских) легендах, былинах, эпосе и сказках подробно описаны: светлый град Китеж, остров Буян, Беловодье. Эти образы – наши отечественные утопии, построенные на духовно-ценностном фундаменте.

Град Китеж (Большой Китеж), по преданию, был построен суздальским князем Георгием Всеволодовичем на озере Светлояр среди восхитительной природы нижегородских лесов.

Легенда описывает величие городских построек – храмов, монастырей, палат и широту мостовых. В городе все свободны, мудры и чисты душой. За духовный склад (качества личности – справедливость, доброту) и веру Бог спас весь город от нашествия Батыя, укрыв его под водой озера вместе с жителями. Изредка люди слышат тихий звон колоколов от озера, сигнализирующий, что надежда есть и для других: чистые духом, не стяжающие смогут обрести безопасность и счастливую жизнь.

Остров Буян – образ, воспетый не только А. Пушкиным.

Это священное место упоминается и в древних источниках. Славянский Буян – центр, сердце мира, обозначенное камнем Алатырь. Там же находится и священный дуб – мировое древо, являющееся проводником во все тайны духа универсума. Пушкин потом поселит на Буяне доброго и справедливого правителя – царя Салтана – правящего разумно и справедливо. Наш великий поэт дал этим образом свою интерпретацию просвещенческого французского утопизма, подсказку: взять разумное и добиться прогресса без насилия с помощью просвещенного справедливого монарха – умеющего ценить труд, самопожертвование, быть щедрым и милосердным.

Беловодье – еще одна наша утопия.

Это та самая сказочная страна с молочными реками и кисельными берегами, описанная в сказках. Впервые образ, как ориентир, был четко сформулирован в рассказах старообрядцев об алтайской земле с сохранившейся истинной верой. Из уст в уста христиане передавали истории о чудесном крае, полном красоты и богатств природы («меха, злата-серебра, драгоценного камения несть числа»). Но более всего подчеркивалось рассказчиками то, что «антихриста тама нет и не будет». Это место они полагали Царством Божьем на земле, где все устроено для человека, чистого духом с добром и благодатью, а истинным правителем является Царь Небесный.

В этих, архаически наивных моделях общества, как раз и находятся ясные ориентиры нашего Русского Пути – указания на воспитание человеческих качеств, подсказки для направления духовного развития, требования к правителям, принципам истинного мироустройства. Там нет рабов, насильственного труда, дисциплины из-под палки и нет безликой массовости, убивающей сердце человека. Наша соборность имеет лицо и душу, являясь коллективным жизнетворчеством, созиданием ради Других, а не следованием по пути потребляющей толпы. Переосмыслив эти образы, мы, несомненно, поймем, куда стоит идти: примем за ориентир приоритет нравственного, а не технического  прогресса. Только соединяя уважительное отношение к природе мира и человека, выстраивая новое гуманистическое содержание через баланс этики, эстетики и техники, мы построим цивилизацию без границ для души – не ради потребления, а ради человечества.