Глашатай Небес, обладающий ключом к сердцам людей – в этом назначение поэта России. Таким это назначение было. Но остаётся ли таким сегодня? 

В XIX столетии, называемым Золотым веком русской культуры, поэты воспевали любовь, дружбу, единение с бескрайним миром, природой, Богом. В этом веке и родилось восприятие поэта как Пророка, обладающего даром предвидеть будущее. Помните знаменитое пушкинское: 

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
(Пушкин, 1826)

На рубеже XX столетия Золотой век сменил век Серебряный – с символизмом, тревожной эстетикой и яркими экспериментами. Как и предшественники, его поэты следовали пророческому долгу. Поэты послереволюционного и советского времени были рупором эпохи, писали стихи на злобу дня, воспевали мирную жизнь, счастье и простые человеческие чувства, и на фоне экспериментов продолжали следовать традициям классического русского стихосложения. Особое и важное место в советской литературе заняли поэты-шестидесятники.

Они читали стихи на стадионах, устраивали шумные концерты, собирали толпы почитателей. Их стихи знали, читали, заучивали наизусть. Как и в былые времена Золотого века, поэты вдохновляли современников на жизнь и свершения, обеспечивая восходящую динамику истории. Поэты – 1970 – 1990-х годов XX века пленяли души сверстников насыщенностью чувств, тонкостью восприятия мира и все тем же пророческим духом:

Поэт в России — больше, чем поэт.
В ней суждено поэтами рождаться
лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,
кому уюта нет, покоя нет.

Поэт в ней — образ века своего
и будущего призрачный прообраз.
Поэт подводит, не впадая в робость,
итог всему, что было до него.
(Е. Евтушенко, 1965)

А что происходит в наши дни? Продолжают ли поэты традиции тех, кому довелось жить и творить до них? Сохранили ли они пророческий дар?

Что ищем – башню из слоновой кости,
Свой сладкий сон, от счастия ключи?
Иль, может быть, дорогу вечности,
Ведущую по дну времен
К сияющим мирам, мерцающим в ночи?
(Владимир Питерский, 2021)

Начало XXI века – период ожидания некоей «развязки времен» и одновременной расслабленности, отчасти демонстративной, отчасти окутанной представлениями «так жить нельзя!» Но ведь, оказывается, можно? Все, что волновало цивилизованный мир, искусство, литературу и поэзию в прошлом, уже почти перечеркивается постмодернизмом, отвергающим традиции и системы восприятия – в мышлении, науке, культуре, литературе и, соответственно, в поэзии. В самой ткани ожидания «развязки» поэты обращаются к проблеме национального выбора.

Когда мы отвергаем Бога,
То вслед свергаем и Царей.
Под своды Царского чертога
Приводим с улицы вождей.

Имеем то, что пожелали –
Вождей народных из «низов»,
И коль имеем мы печали,
Что ж, значит выбор наш таков!
(Юрий Аллахвердов, 2020)

Некоторые черты русской поэзии XXI века   

Прежде чем рассказать о поэтах, пребывающих на пике популярности, перечислим особенности российской поэзии XXI века. 

В отличие от очерченных «трендов» поэзии прошлого – приверженности к классике, романтизму, модерну, авангарду и т.д., российские поэты в наши дни используют разнообразные стили и направления, и применяют смешанные системы стихосложения, типы рифмы, ритм и т.д. Царствуют многообразие и всеядность: от лирических описаний быта и графоманов с рифмами «кровь-любовь» и «розы-морозы», до игрищ с древними мифами времен и народов, эзотерических текстов, так называемой «интеллектуальной поэзии» и патриотичных стихов на общественную и военную тематику.  

Водораздел между множеством стилей можно провести, проясняя отношение современного поэта к классике. В России есть поэты-традиционалисты, считающие себя хранителями и продолжателями классической поэзии, и постмодернисты, позиционирующие себя в качестве новаторов, полагающих, что поэзия – это такая увлекательная словесная игра.  

Кроме всеядности и многообразия, еще одна важная черта русской поэзии 2000-х-2020-х годов – ее онлайн-присутствие. Как везде в мире, поэты России имеют возможность публиковать стихотворения и популяризировать свое творчество на литературных онлайн-площадках, в социальных сетях, на личном сайте в сети Интернет. С одной стороны, это дает ряд преимуществ, о которых раньше можно было только мечтать, с другой – когда каждый свободно делится творчеством с другими и находит аудиторию, ценность подлинной поэзии существенно снижается. 

По сути, каждый человек при наличии навыков ведения социальных сетей, способности продавать и минимального актерского таланта, способен снискать славу и найти поклонников. И, если получится, то окутать себя ореолом таинственности – успех на сто процентов обеспечен! Свое настоящее имя при этом называть необязательно. 

Яркий пример – аноним Аттикус, который, спрятав лицо за маской, радует многозначительными высказываниями щедро ставящих лайки подписчиков. Являются ли его высказывания поэзией, поклонникам Аттикуса неважно: главное – развлечься, увидеть на экране мобильника театральное действо, а стихи это или нет – какая разница! 

Во вселенной нет смысла?
Не верю я в бред.
Я смотрю на тебя_
Существует в круженьи планет
Этот мир для тебя и ликует
Уверяю, без лести:
Прекрасная ты. Тебя создал Господь -
На следы твои дует из небесной ладони.
Весь замысел ты для Вселенной.
Она - для тебя существует!
(Аттикус, Перевод Ланы Астриковой)

Театрализованность – особенность нынешней русской поэзии в целом. Приученная к интернетным изыскам, телевизионным шоу и спецэффектам публика жаждет хлеба и зрелищ, и хочешь – не хочешь, приходится ее удивлять и ублажать.   

Поэтому российские поэты XXI века исполняют песни на свои стихи, снимают музыкальные клипы и видеоролики, создают плейкасты, спектакли, перформансы и концерты. На смену искренности, глубине чувств пришли эффектность, эпатаж, оригинальность и необычность. Если эти условия соблюдены, ты получишь множество лайков и отзывов в комментариях, а если повезет, то и приличную сумму – выручку за билеты на концерт. Нет ничего плохого в концертах, но ценность разрекламированных и проданных стихов вызывает сомнение. Иными словами, во главу угла ставится не поэтический дар, а сиюминутное, преходящее, написанное на потребу публике и успешно проданное. То есть поэт из человека, жаждущего духовных истин, обращается в актера либо торговца, умеющего собрать аудиторию, либо в того и другого одновременно.

Порой концерты устраивают вполне себе настоящие поэты, но происходит это достаточно редко. Большая часть публики в России не отличается изысканным литературным вкусом и, по определению не всегда может отличить подлинную поэзию от имитации, подделки, симулякра. 

Пульс современности. Игроки на литературной арене

В свое время М. Хайдеггер точно определил понятие «произведение искусства». Произведение искусства, пишет он – место, где живёт Бог. Поэтому поэтическое произведение – божественная гармония, пронизанная внутренним единством стиля, формы, рифмы, ритма и содержания. Это – высочайшая планка всех, кто рожден поэтом. И она всегда ощущается душой взыскательного поклонника настоящей поэзии.

Сегодня существует ряд раскрученных авторов: «королева поэзии» Вера Полозкова, громоздящая друг на друга льющиеся потоком слова Аля Кудряшова, живописующая любовь в самых разнообразных оттенках поэтесса Ах Астахова, позиционирующий себя «современным классиком» Данил Рудой, рубящая «правда-матку» об интимной стороне любви Вера Павлова. Список можно продолжить: Линор Горалик, Марина Кацуба, Сола Монова и др. 

Вера Полозкова претендует на звание Марины Цветаевой XXI века. Резкая, жесткая, показывающая мир без иллюзий и прикрас, Полозкова подкупает поклонников максимализмом. Достоинство ее стихов – честность. Однако до Цветаевой ей далеко. Слишком много в стихах поэтессы надуманного, нарочитого, за которыми редко скрываются цельность и глубина, характерные для подлинной опэзии. 
    
Страшно достает быть одной и той же собой, в этих заданностях тупых.
Быть одной из вскормленных на убой, бесконечных брейгелевских слепых.
Все идти и думать – когда, когда, у меня не осталось сил.
Мама, для чего ты меня сюда, ведь никто тебя не просил.
Разве только врать себе «все не зря», когда будешь совсем стара.
И еще не пора, моя девочка.
(Вера Полозкова. Черный Блюз, 2012)

Или: 

Ну давай, давай, поиграй со мной в это снова.
Чтобы сладко, потом бессильно, потом хреново;
Чтобы — как же, я не хотел ничего дурного;
Чтоб рычаг, чтобы три семерки — и звон монет.
Ну давай, давай, заводи меня, трогай, двигай;
Делай форвардом, дамкой, козырем, высшей лигой;
Я на старте, я пахну свежей раскрытой книгой;
Ставки сделаны, господа, ставок больше нет.
(Вера Полозкова. Игры, 2016)

Насколько глубоко такая поэзия проникает в сердце? Предоставим читателям ответить на этот вопрос самим. В стихах другой поэтессы, Али Кудряшовой, нарочитый избыток искусственно подобранных слов, образов, метафор, сравнений:

Сладкие дни крошатся в руке, как коржик, сонное море дремлет в объятьях тени, берег
роскошен, зелен и непокошен, пыльное лето в городе тощих кошек плещется в складках
юбок и полотенец. Мертвая зыбь, но что может быть живее? Солнце людей сгоняет с себя
щипками. В этот букет (я знаю, что позже — веник) я собираю мяту и можжевельник, в
колкие лапы втискиваюсь щеками. Милый, я позабыла, что я с тобою, бывший, я
позабыла, кто с кем скандалил.
(Аля Кудряшова. Брызги, 2010)

Очень женская поэзия, понятная любой прекрасной даме от мала до велика, показывающая в красках любовные перипетии и терзания женщины, – творчество Ах Астаховой. Представительницы слабого пола сходят с ума по ее стихам – на концертах Астаховой зал забит до отказа. Ее стихи – случай, когда простота эмоций понимается возвращением к началу, белому листу, на котором вновь можно писать свою историю:

Это последний наш разговор,
Это последняя, видимо, встреча.
Холод на стеклах рисует узор…
Знаешь, а правда же, — стало легче!

Знаешь, а все же, тебе и мне
Выпало в жизни особое счастье:
Поговорить, наконец, в тишине,
Чтобы потом, наконец, распрощаться.
(Ах Астахова, 2018)

Кричащая чувственность и упоминание почти в каждом стихотворении естественных человеческих побуждений вкупе с обнаженной искренностью,  –  черта поэзии Веры Павловой: 

Приап приходит раньше, чем Эрот.
Войдет в вагон. Ширинку расстегнет.
Достанет. Поиграет. Уберет.
Кругом народ. Но это не спасет.
(Вера Павлова. Интимный дневник отличницы, 2009)

Или:

Подростковая сексуальность… А разве бывает другая?
Любовный опыт… А разве бывает другой?
…Знаешь, что я думаю о Хлое, Манон, Джульетте,
о их малолетних любовниках? — Что это старо.
(Вера Павлова 2014)

По-своему интересен поэт Данил Рудой, которого иногда именуют классиком наших дней. Однако открытия и достижения XIX века были актуальны именно в то время. Сейчас, повторяя находки прошлого, рискуешь оказаться вторичным, тем более, если по силе дара до тех, кто писал раньше, не дотягиваешь. Хотя Рудого это не смущает. Он упоенно использует в стихах устаревшие конструкции и слова, вышедшие из употребления. Не брезгует и банальными, избитыми эпитетами: «Неужто ты, со мной прощаясь, Уйдешь так просто и легко, И, безмятежно улыбаясь, Исчезнешь где-то далеко?» или «Мы знакомы давно: нас друг другу представил апрель: Мы вдвоем были так одиноки в толпе суетливой. Тотчас мысли мои опьянил поэтический хмель, Ваш божественный лик озарился улыбкой счастливой». «Неужели», «поэтический хмель», «божественный лик»... Все возвышенно, прекрасно и... банально.

Я – тот неизвестный любимой поэт,
Которого в сердце возлюбленной нет;
Я – пламень на тонкой венчальной свече,
Я – ангел, что спит у неё на плече.
(Данил Рудой - Оттенок ультрамарина, 2019)

Наряду с этими творениями в XXI веке существует и другая поэзия. Речь идет об авторах, которые не только ставят на первое место духовные ценности и пишут на вечные темы: любовь, Бог, смысл жизни, природа, но считают поэзию прежде всего искусством, в том числе, искусством формы. Кто-то из них уже в возрасте: Олег Чухонцев, Александр Кушнер, кто-то уже ушел из жизни: Татьяна Бек, закончивший жизнь самоубийством Борис Рыжий, кто-то активно пишет сейчас и достигает вершин, как российский поэт Павел Пиковский и др. Мастеров изящной словесности в России немало; данные поэты выбраны лишь для иллюстрации: настоящая поэзия существует.  

Иосиф Бродский причислял Александра Кушнера к лучшим поэтам-лирикам современности. Его стихи образны, метафоричны, затрагивают неизменные вопросы духовного бытия человека.

Евангелие от куста жасминового,
Дыша дождем и в сумраке белея,
Среди аллей и звона комариного
Не меньше говорит, чем от Матфея.

Ты слеп и глух, и ищешь виноватого,
И сам готов кого-нибудь обидеть.
Но куст тебя заденет, бесноватого,
И ты начнешь и говорить, и видеть.
(Александр Кушнер. Куст. 1975)

Или:

Огорчай меня, постмодернист,
Но подумай, рассевшись во мраке:
Согласились бы Моцарт и Лист
Упразднить музыкальные знаки?

Наподобие век без ресниц,
Упростились стихи, подурнели,
Все равно что деревья без птиц:
Их спугнули — они улетели.
(Александр Кушнер, 2004)

А вот поэзия не менее известного, чем Александр Кушнер, поэта Олега Чухонцева:

…когда я вижу твое лицо и седой висок с жилкой бьющейся,
дорогая, ты веришь, напрочь отступает все –
усталость, года, невроз, систолы нарастающей старости и хворобы –
все уходит,
только запах твоих волос вызывающе под рукой разметанных,
чтобы тайно срезать их
как закладку про черный день в драгоценную книгу-оберег,
запах, он лишь держит то, что провеяло там,
и куда ни день эту книгу, до спазм вдыхаешь ее,
мусолишь как завет,
и хотя не раз не два прочитал, по стиху заучивая,
она все равно загадка и сама по себе
и конечно еще финал, до которого
не дойдет никогда закладка, потому что финала нет…
(Олег Чухонцев. Элегия, 2007)

«Лёгкое дыхание» (Бунин) пронизывает ранние, завораживающие стихи Татьяны Бек. Ее солнечная поэзия, по определению Олега Дмитриева «результат открытия и постижения окружающего мира душой глубокой, искренней, доброй». Это чудесно отражено в ее сборнике «Скворешники», опубликованном в 1974 году: 

Воды вешние, птицы нездешние.
О побудь, весна, продержись!
Вся я - новая!
...Все вы прежние:
Все вы жалуетесь на жизнь.
(Татьяна Бек. «Скворешники», 1974)

Тональность поэзии меняется во времени; поэт останавливается перед открытой дверью в неведомое, которое оказывается чужим и пугающим. Это, собственно, и есть начало незнакомого XXI века. Каким он станет для поэта? Для человека? Для Отечества? Она вспоминает ушедших близких:

Вас прежде срока уложила Клио
В отдельную древесную кровать:
Не выгнула, как сталь не закалила,
Изъяла до террора… Благодать!

По возрасту — не предки вы, а дети
Мне, выросшей в массовке тупика…
А смерти нет. Есть участь — лихолетье,
Как тяжкая, как общая река.
(Татьяна Бек, 2000)

Татьяну Бек затравили и довели до самоубийства. Виктория Шохина помнит: незадолго до смерти «Таня спрашивала: «А если я умру, им хотя бы станет стыдно?» — «Нет, – сказала я, – Чувство стыда им неведомо». Она не поверила. А я не поверила в то, что она умрет».

Умирают ли поэты? Поэзия Татьяны Бек живет, как живет лирика другого замечательного русского поэта – Бориса Рыжего, взошедшего в «лихолетье» 1990-х и покончившего с собой в 2001-м с чувством вины пророка и поэта за происходящее. Читателю он знаком с 1990-х, когда он, молодой поэт, сияющей звездой всходил на поэтический небосклон, вступая в очевидную перекличку с Иосифом Бродским: 

Я вышел из кино, а снег уже лежит,
и бородач стоит с фанерною лопатой,
и розовый трамвай по воздуху бежит —
четырнадцатый, нет, пятый, двадцать пятый.
Однако целый мир переменился вдруг,
а я все тот же я, куда же мне податься,
я перенаберу все номера подруг,
а там давно живут другие, матерятся.
Всему виною снег, засыпавший цветы.
До дома добреду, побряцаю ключами,
по комнатам пройду — прохладны и пусты.
Зайду на кухню, оп, два ангела за чаем.
(Борис Рыжий, 1997)

Но никакие ангелы не закроют трещину мира, проходящую через сердце поэта и его чувство вины перед всеми – которое мало тревожит постмодернистов и которое стараются не показывать аудитории онлайн-поэты.    

Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.
(Борис Рыжий, 1999)

Во всём, во всём я, право, виноват,
пусть не испачкан братской кровью,
в любой беде чужой, стоящей над
моей безумною любовью,
во всём, во всём, вини меня, вини,
я соучастник, я свидетель,
за всё, за боль, за горе, прокляни
за ночь твою, за ложь столетий…
(Борис Рыжий, 1999)

Ощущение неистощимой «лжи столетий» и ожидания «развязки времен» прорывается в светлую поэзию Павла Пиковского. Его поэтическая реальность теплая и многокрасочная: «Оказавшись в ласковом краю, Тянет нас, забавных и курносых, В многодетный ягодный июль, С яблоней-роженицей на сносях» или: «Но жизнь – только слово, держащее небо. И ночь растворима, и правда ясна... Любимая. Солнце. Безвременье снега. И март. И деревня. И сын. И весна».

Но за улыбчивой авансценой обнаруживается ясное понимание разрыва с духовным прошлым, со своей подлинной историей, которая, даже прикрытая изощренной ложью, остается единственной истиной, вне которой не бывает ни подлинной жизни, ни настоящей поэзии:

Господи, спаси нас всех за то,
Что в минуты горести и скверны,
Мы опять идём к своей деревне,
И осознаем, что мы никто.
(Павел Пиковский, 2015).

Это устрашающее «мы никто» – зловещая печать потери лица целым поколением перед вечностью и Богом в хороводе суеты, где смыслом является ожидание какого-нибудь «Годо» или будущего апреля. 

Летают, пульсируют мысли бредовой стаей.
Я весь растворился исчез в городской весне.
Мой друг, подожди до апреля и снег растает,
Ты просто забудешь о том, что такое снег.
(Павел Пиковский, 2011)

Условием жизни становится ложь и двоемыслие по Оруэллу, о чем нельзя говорить – как и видеть голого короля. Ложь вездесуща и выйти из ее круга простыми способами уже невозможно; само ожидание «развязки времен» присутствует в этой лжи, как почти во всей русской поэзии безвременья, сложившейся в 1990-е годы и ставшей симулякром некоей важной подлинности во втором российском десятилетии XXI века.

Ветер сипит и луна, как брошь.
В поле хрустит тростник.
В детстве считалось, что наша ложь -
Сказки из детских книг…

Просто разгневать - легко вскружить
Внутренний вихрь зимы.
Дети родятся и будут жить
Так же, как жили мы.

Так же, как мы, будут гнать и лгать,
Так же валиться с ног...

- Папа, научишь меня стрелять?
- Ну, хорошо, сынок.
(Павел Пиковский, 2017)
                    
Безвременье и ожидание «развязки времен» 

Безвременье – нескончаемый промежуток между прошлым и будущим, ожидание его, исходящее из серого прошлого и пропитывающее будущее, которое и само обращено к прошлому и прорывается обидой к настоящему. Это ощущение отсутствия перспектив и утраты и настоящего, и собственного лица в нем. Чувство безвременья несет массу скрытых вопросов к окружающему миру, жизни, прохожим. Это чувство проникает в лирику поэтессы Надежды Ионичевой: «В сердце радости не стало. Ну куда она пропала?», «Законы Неба и Земли Не чтим сейчас. Не потому, что мы их позабыли, А просто кто-то разорвал нам эту связь».    

Время разделилось до
И после...... ждём.
Просто мы в безвременье
Все сейчас живём.
(Надежда Ионичева, Безвременье. 2021)

Есть ли у Пророка роль в условиях безвременья? Порой, он видит контуры – но не знает, что с этим делать. Безвременье начинается в 1990-е когда никто не поверил бы, что это чувство уже уходит к началу следующего столетия. В то время, когда все говорили только о новой свободе и новом будущем, молодая поэтесса Елена Зуева видела нечто совсем иное: 

Не приезжай.
У нас теперь печаль,
Одна печаль,
До нас – такая даль,
Что круглый год у нас неурожай,
Распутица, пожар…
Здесь – нехорошо
В недобрый час задерживаться,
Жаль рождаться…
Тогда придет иная тишина:
С такой – под сердцем верная жена
Находит небо, полное камней,
Сырую землю. Новый крест
На ней.
(Едена Зуева. Душа пространства. 1990)

Это ощущение безвременного будущего призрачной дымкой впервые втягивалось тогда в грядущее XXI столетие, чтобы замереть ощущением тревожного ожидания в нарастающем понимании конца времен и истории. Предпринимаются и попытки выйти, пересечь границы уходящей эпохи и чувство безвременья, обозначить пленительное будущее, но контуры будущего неизменно восходят к картинам уже утраченного прошлого. К представителям этого поэтического направления следует отнести поэта и композитора Петра Синявского, а также поэта и режиссёра Ангелину Добровольскую:       

Здесь теплое поле наполнено рожью,
Здесь плещутся зори в ладонях лугов.
Сюда златокрылые ангелы Божьи
По лучикам света сошли с облаков.

И землю водою святой оросили,
И синий простор осенили крестом.
И нет у нас Родины, кроме России -
Здесь мама, здесь храм, здесь отеческий дом.
(Пётр Синявский. Цикл «Россия». 2021)

Или:

Господи,
мне благ земных не надо,
я не о себе Тебя молю:
Веткой неземного вертограда
Ты соделай Родину мою.
Кровию невинно убиенных,
словно соком, землю оросив,
сеял — в тлении,
пожни — нетленным.
Чаю воскресения Руси!
(Ангелина Добровольская. Летнее утро. 2012)

Начинают входить в российскую поэзию и авторы с выраженной политической позицией – такие корреспонденты действительности. Можно спорить: стоит ли автору изящной словесности писать на темы политики и должен ли поэт быть исполнителем социального заказа и патриотом до мозга гостей, забывая, что он – представитель и глашатай Небес, говорящий о вечном? Сейчас многие пишут стихи об СВО на Украине и трагедии столкнувшихся в этой операции сил народов – русского и украинского, болезненно переживая судьбы вовлеченных в конфликт людей. Такая поэзия задевает чувствительные струны души, хотя поэтический ее уровень, при всей эмоциональной яркости и насыщенности, оставляет желать лучшего и пребывает пока за рамками собственно поэзии.  

О, как противны эти вопли
«За Украину»! Эти псы
И вовсе не за Украину!
Они за Запад! Подлецы!
Нужна им только заграница!
Россия наша чернь для них!
Жить в роскоши, что нам не снится,
Большой приоритет сиих!
(Игорь Андрюшкин, 2023)

Эра больших костров 

В русле так называемой интеллектуальной поэзии есть блестящие мастера стиха. Рифменная их система, как правило, строга, перекрестна, стихотворные размеры выдержаны, но содержат и вольности обращения. При обилии цитат и скрытых ссылок, их не покидает трагическое ощущение не только жизни, но мироздания в целом, что становится лейтмотивом всего направления, который, как правило, прячется за маской иронии, гротеска и брутального сарказма. Эти поэты напоминают себе и читателям о бренности и даже абсурдности бытия, о том, сколь быстро и безжалостно замыкается круг жизни, который когда-то воспринимался бескрайним, безграничным. Как правило, их речь – без синтаксических излишеств. К таким поэтам следует отнести Анну Савину – исключительное явление в русской поэзии XXI столетия: 

Истинно:
Осень - зрелище.
Музыка  под ребром.
Сквер, осквернённый пытками, кронам пускает  кровь.
Время - дышать молитвами. Эра больших костров.
Маленькой ведьме стриженной
…………………….../ в джинсах,  на каблуках /
весело (!)
Пламя рыжее в робких вселяет страх.
Сильным - сулит бессмертие,
…………………………………жаркое буйство рифм.
Дружно готовят черти им пропуск на алтари.
Ветер скрипит фломастером. Титры клеймят экран.
Осень - живым блокбастером
…………………………....дарит нам роскошь драм.
(Анна Савина. Эра больших костров. 2012)

Поэты этого направления так или иначе побуждают читателя задуматься о своем месте во Вселенной  через призму цитат и отсылок к произведениям литературы. К числу таких авторов можно отнести и поэта Тимура Кибирова.  

На слова, по-моему, Кирсанова
песня композитора Тухманова
"Летние дожди".
Помнишь? Мне от них как будто лучше,
тра-та-та-та радуги и тучи,
будто тра-та-та-та впереди.
Я припомнил это, наблюдая,
как вода струится молодая.
Дождик-дождик, не переставай!
Лейся на лысеющее темя,
утверждай, что мне еще не время,
пот и похоть начисто смывай.
(Тимур Кибиров, 2017)

Вместе с тем все более широкое пространство начинает занимать поэзия постмодернизма. Эта поэзия, тщательно упакованная в самые неожиданные метафоры, в авторском варианте воспринимается сложно: постмодернизм, сплошь и рядом, реализует как бы «смерть автора» (Р. Барт), прямо ориентируясь на читателя, которому и предлагается вкладывать в текст собственные эмоции, переживания и смыслы. В стихах поэтов-постмодернистов появляется густая плотность «языка пространства, сжатого до точки» (О. Мандельштам), усиленная аллитерационными возможностями. Последнее мы находим, например, у поэта и филолога Полины Барсковой, которая сама отзывается о своей поэзии следующим образом: «Для кого-то я наследую модерну и Питеру, надменности и чеканности, для кого-то я скандальна, вульгарна, сентиментальна, бульварна, небрежна, бесстыдна, пуста. Пусть каждый находит то, что ему нужно». 

Сократ, сокращая стократ... — Перестань, перестань!
Твое ль это дело? А чье это, чье это дело? —
Тристан тростниковой треской пробежал по кустам.
Затурканный турок, как тетерев, лезет на терем.
Автобус, похожий на булку, везет Петергоф.
Ты помнишь их рожи, тех статуй Большого фонтана?
Там Зубов с Ланским расслабляются в сумерках в гольф,
Дидро и Вольтер занимают на ром у Нептуна.
А может, не там это? Может быть, в Царском Селе?
Нет, в Детском Селе. Ведь цари, они, знаешь, как дети.
И вот Катерина в Афины летит на метле…
(Полина Барскова. Арии. 2001)

Как и положено постмодернистской поэзии, рифма и ритм в ней отсутствуют, внезапно появляясь там, где их никто не ждет, поэтические строки, как и строфы, могут состоять из одной буквы, слога или слова. Поэт создает творение, которое не имеет никаких предустановленных правил. Правила создаются в процессе самого постмодернистского творчества. 

…его руки
руки кадавра из реки
она
роса ещё не высохшая
тайна
молочные ногти запястья
обойма неизрасходованных взглядов
мазки нежно-зелёным алым синим
палитра печальные плечи
пахнущие подтаявшим пломбиром
пропасть нежности с точками росы
он умел слушать
её добродетелью было умение говорить
кафельной кожей
похожей на ту
какой украшал кресла знаменитый мебельный мастер
чернеющими губами
(Илья Кригер. Интроспекция. 2005).

В эстетике постмодернизма уничтожается традиционная даже в модерне цельность автора, его человеческое «Я». Смазанность, подвижность, неопределенность границ ускользающего «Я» есть утрата лица автора, выход к «никто», которое всплывает в поэзии Павла Пиковского и замене «Я» его масками, к стиранию индивидуальности, скрытой за цитатами. Ни автор, ни его герои, не несут ответственности за высказанное. По сути, оно им безразлично и обратимо, скрыто за нарочитой пародийностью и иронией, позволяющими придать противоположный смыл всему, что говорилось ранее. То есть, создавать, в итоге, смысловой симулякр, образующий пространство семиотического хаоса под контролем того же «незримого автора», сохраняющего над читателем власть – «власть через хаос».

Собственно, ради этой власти поэт и хаотизирует пространство, где единственным формообразующим актором становится он сам – независимо от того, ощущает ли читатель его присутствие. Симулякр – знак, утративший всякую связь с означаемым, но прямо связанный с автором, становится при этом важнейшим элементом власти, переводя читателя из реальности поэтического поля, ведущего с ним диалог, в гиперреальность – в интертекст, где никакого диалога не существует, и который построен по законам «незримого» для читателя автора. Именно поэтому хаос является  фундаментальной категорией постмодерна и постмодернизма в частности. 

Как пишет поэт Алексей Коваленок:

Постмодерн. Симулякры одни кругом. Постмодерн. Вокруг не мир, а сплошной дурдом.
Постмодерн. И долой к чертям нарративы. И да здравствуют бессмыслица, вобла и пиво!
Постмодерн. Вокруг сплошная ризома. Лиотар, как спасательный круг, в мозгах и душах - солома.
(Алексей Коваленок. Постмодерн. 2022).

И нельзя сказать, чтобы хаос вызывал восторг у поэтов XXI столетия. Постмодернизм – это стирание времени и истории ластиком. Это стирание старого мира – целиком, вместе с человеком, с его историей, культурой, эмоциями и жизнью, с его ошибками и заблуждениями, с его оценками и дарованной когда-то Богом способностью любить – другого человека, мир и Бога. Результатом остается чистая власть, которая вмешивается во все человеческое пространство, форматируя его под собственные интересы и прокладывая дорогу именно через хаос – хаос уже невозможного для человека:

Беспощадное расталкивание скользкими ладонями
Кровавого краха.
Тот, кто имеет роль идиота –
Ему никогда не будет дозволен
Мир разума…
Белое, с разноцветной картины,
Забытой после дождя,
Всегда лживо.
Ветер –
Опасное молчание –
Смешивает все.
Мы имеем хаос невозможностей
(Автор: Vodopad mechty. Хаос, 2011)

Как к этому относиться? Спокойно. Поэт – всегда пророк. Сегодня он отчетливо свидетельствует, что старый мир окончен. Что сгустилась уже темнота, внутри которой пробудились темные сущности, что усилилась тревога и становится нестерпимым ожидание. Однако, стирание времен – всегда признак нового мира, который будет рожден усилиями не только поэтов. Каким он будет зависит от нас.

Остаётся совсем немного – за тьмой следует рассвет. В том числе – подлинной русской поэзии XXI века. Мы сегодня не знаем, как назовут этот новый поэтический век– понятия «золотой» и «серебряный» уже использованы. Но поэты придумают сами – не будем им помогать, ведь они – глашатаи Небес.