Андрей Платонов — один из самых недооцененных писателей ХХ века. Иосиф Бродский ставил его имя в один ряд с Джеймсом Джойсом и Францем Кафкой. Однако при жизни главные платоновские произведения или не печатались, или подвергались безжалостной редактуре. Почему?

Белая эмиграция просмотрела Андрея Платонова. Да, что уже говорить, признание его масштаба в России не произошло до сих пор — государственного постановления об увековечивании памяти писателя нет. Но, конечно, бесследно творчество автора не прошло. Иосиф Бродский в своем эссе «Катастрофы в воздухе» упоминал Андрея Платонова в одном ряду с Джеймсом Джойсом, Робертом Музилем и Францем Кафкой. Есть версия и о том, что Эрнест Хемингуэй считал его своим учителем. Правда, ее достоверность остается под вопросом. Сейчас некоторые современные литераторы и вовсе называют Андрея Платонова самым выдающимся писателем XX века, а его «Котлован» как весть миру о России — наиболее трагическим произведением столетия. В чем же заключалась тайна платоновской прозы?

Платонов прожил относительно недолгую и трудную жизнь: он пережил две войны, похоронил сына, испытал на себе весь ужас репрессий. Из «Справки», составленной сотрудником секретно-политического отдела ОГПУ на Андрея Платонова: «Среду профессиональных литераторов избегает. Непрочные и не очень дружеские отношения поддерживает с небольшим кругом писателей. Тем не менее среди писателей популярен и очень высоко оценивается как мастер…»

Андрея Платонова то печатали, то нет, и окончательно вывели из литературы после Второй мировой войны. В хрущевскую оттепель о нем вспомнили, начав издавать осторожно и скупо. Главные платоновские произведения («Чевенгур» и «Котлован») в советское время так и не увидели света. Сейчас отношение к автору поменялось — все его тексты печатаются, а их значение для русской и мировой литературы переосмысливается. Вдруг оказалось, что он создал другую вселенную, устроенную по своим грандиозным законам.

Андрей Платонов не был писателем в привычном понимании, потому что не считал литературную деятельность — основным занятием. Он работал губернским мелиоратором и инженером-конструктором. Однажды с ним произошел показательный случай. Советские писатели обсуждали, нужно ли им иметь вторую профессию. На что Платонов кратко ответил: «Советскому писателю нужно иметь первую профессию. А искусство пусть родится в свободные выходные часы». Автор часто говорил, что человек он — технический. И это не было просто красивым образом. Писатель оставил после себя огромное наследие как литературное (поэзия, проза, драматургия), так и техническое (ему выдано несколько патентов).

В сборнике рецензий и эссе «Фабрика литературы» Платонов писал: «Вот был Фурманов (советский писатель-прозаик Дмитрий Фурманов — прим. ред.), жила Рейснер (поэтесса и писательница Лариса Рейснер — прим. ред.) — они правильно прощупывали то, что должно быть: они, живя, борясь, странствуя, получали дары жизни и ими возвратно одаряли литературу, тонко корректируя получаемые дары своей индивидуальной душой, без чего не может быть настоящего искусства. Искусство получается в результате обогащения руд жизни индивидуальностью художника. Фурманов был военным политработником, Рейснер революционеркой, странницей, а потом они уже были писателями».

Любовь к труду Платонову прививали родители с детства. Он родился 16 августа 1899 года в Воронеже, хотя днем своего рождения считал 1 сентября. Его отец работал машинистом паровоза и слесарем в Воронежских железнодорожных мастерских, мать была домохозяйкой. Андрей Платонов стал старшим из 11 детей. В возрасте семи лет мальчик был зачислен в церковно-приходскую школу, в 10 лет — на обучение в городскую четырехклассную школу, а в 13 — пошел работать. До совершеннолетия он сменил много профессий: был поденщиком, помощником машиниста, литейщиком на трубном заводе, мастером по изготовлению мельничных жерновов. При этом писать стихи он начал в 12 лет, а сотрудничать с воронежскими газетами и печататься — в 18 лет.

Свои произведения он писал быстро, словно не готовился, всегда карандашом и на чем придется. Однако Платонов не писал чисто технически, по инерции. Он знал, какие темы стоит затрагивать, как необходимо выстраивать текст, на что обращать внимание, а от каких избитых выражений лучше отказаться. Это видно по тому, как он отвечал авторам воронежских газет, как редактировал их произведения.

Так, в начале 20-х гг. Платонов не только активно публиковал свои статьи, стихи и рассказы в «Красной деревне», но также был заведующим литературным отделом газеты. Он вел рубрики «Ответы авторам», а затем «Наша почта», где содержались рекомендации начинающим писателям, а иногда и ответы на вопросы нелитературного характера. В них Платонов советовал авторам трудиться: «Если будете думать и сильно работать, то многого достигнете». Обращать внимание не только на содержание, ведь в поэзии есть еще форма и музыка. Избегать старых, «зажеванных» слов на «надоевшие, брошенные темы». Отказаться от «пошлых, бледных выражений» («Враг сломлен с позором бежит»).

О чем писал Платонов? В прозе и публицистике писателя проговариваются многие идеи: буржуазность как символ порока, тупика истории; необходимость подчинения человека в общем деле социалистического строительства; убежденность в полном творческом самораскрытии личности при социализме. Но и это не все. Ведь мы знаем, что главный антибольшевистский роман ХХ века «Чевенгур» написал все тот же Платонов. По сути, можно быть уверенным лишь в точности хроники русской жизни, которую он описал. Так многогранны, метафоричны и философичны его произведения. При этом он не жонглировал символами, а создавал новые образы.

По Платонову, все живое и неживое в природе имеет тонкую взаимосвязь. Автор в рассказе «Звездная пустыня» 1921 года писал: «Он (главный герой Игнат Чагов — прим. ред.) не мог видеть равнодушно всю эту нестерпимую рыдающую красоту мира. Ее надо или уничтожить, или с ней слиться. Стоять отдельно нельзя». Особенно четко это прослеживается в рассказе «Афродита», который был написан в конце Великой Отечественной войны. В нем главный герой, полковник Назар Фомин возвращается с фронта на родину. Здесь он с надеждой ищет свою жену, связь с которой давно потерял. Андрей Платонов писал: «„Жива ли была его Афродита?“ — с этим сомнением и этой надеждой Назар Фомин обращался теперь уже не к людям и учреждениям — они ему ответили, что нет нигде следа его Афродиты, — но к природе, к небу, к звездам и горизонту и к мертвым предметам. Он верил, что есть какой-либо косвенный признак в мире или неясный сигнал, указывающий ему, дышит ли еще его Афродита или грудь ее уже охладела».

Но в творчестве Андрея Платонова важно не только то, о чем он пишет, но и то, как он это делает. Форма и содержание составляют единое, неразрывное целое. Неудивительно, что главным героем его произведений литературоведы называют сам язык. Платоновский язык — явление самобытное, не имеющее аналогов в русской литературе: он неправильный, первобытный, нескладный, самодельный. Сам автор в «Фабрике литературы» заключал: «Надо писать отныне не словами, выдумывая и копируя живой язык, а прямо кусками самого живого языка („украденного“ в тетрадь), монтируя эти куски в произведение».

Писатель активно использовал прием остранения, его проза изобилует лексическими и грамматическими «ошибками», характерными для, например, детской речи. Лингвист и литературовед Юрий Левин выделяет такие характерные для Платонова приемы, как избыточность («Вощев… отворил дверь в пространство», «его тело отощало внутри одежды»), использование синтаксически неправильных конструкций («думаешь в голову»), употребление предельно обобщенной лексики («природа», «пространство», «погода») вместо конкретных пейзажных описаний («Прушевский осмотрел пустой район близлежащей природы», «старое дерево росло… среди светлой погоды»). Исследователь утверждал, что и с помощью этих приемов автор формирует «пантелеологическое» пространство текста, где «все связано со всем», а все события разворачиваются среди единой «природы».

Платоновские тексты можно разбить на цитаты, так они афористичны: «Без истины стыдно жить»; «Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?»; «Я был поп, а теперь отмежевался от своей души и острижен под фокстрот»; «Я живу, не думаю, а вы, рассуждая, не живете»; «…чем ничтожней существо, тем оно больше радо жизни, потому что менее всего достойно ее. Самый маленький комарик — самая счастливая душа»; «Для вас быть человеком привычка, для меня редкость и праздник»; «Не казаться большим, а быть каким есть — очень важная, никем не ценимая вещь».

Иосиф Бродский в своем послесловии к «Котловану» записывал: «Разумеется, если заниматься генеалогией платоновского стиля, то неизбежно придется помянуть житийное „плетение словес“, Лескова с его тенденцией к сказу, Достоевского с его захлебывающимися бюрократизмами. <…> Но главным его орудием была инверсия; он писал на языке совершенно инверсионном; точнее — между понятиями язык и инверсия Платонов поставил знак равенства — версия стала играть все более и более служебную роль. В этом смысле единственным реальным соседом Платонова по языку я бы назвал Николая Заболоцкого периода „Столбцов“».

При этом тексты Платонова — мрачные, даже жуткие. Как точно отметил философ и культуролог Борис Парамонов во время одного из своих эфиров на «Радио Свобода», жуть усиливается еще и благодаря тому, что чуткий читатель за скорбным описанием ощущает некую авторскую ухмылку. Бродский подтверждал: «В наше время не принято рассматривать писателя вне социального контекста, и Платонов был бы самым подходящим объектом для подобного анализа, если бы то, что он проделывает с языком, не выходило далеко за рамки той утопии (строительство социализма в России), свидетелем и летописцем которой он предстает в „Котловане“. „Котлован“ — произведение чрезвычайно мрачное, и читатель закрывает книгу в самом подавленном состоянии. Если бы в эту минуту была возможна прямая трансформация психической энергии в физическую, то первое, что следовало бы сделать, закрыв данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить новое время».

Отчасти поэтому читать Платонова тяжело, а подражать ему невозможно. Знакомство с его текстами — это всегда большая интеллектуальная работа. Российский литературовед, доктор филологических наук Евгений Яблоков говорил, что существует два диаметрально противоположных мнения. Либо читатель безоговорочно принимает язык Платонова. И ему, строго говоря, даже неважно, о чем Платонов пишет. Важна сама материя языка. Либо язык Андрея Платонова не принимается. «И, между прочим, есть очень характерный и показательный пример. Ведь одним из тех, кто выразил негодование к Платонову, был большой знаток литературы — товарищ Сталин, — рассказывает эксперт. — Это была история с повестью „Впрок“. Сталин оставил много пометок на полях, в частности там сказано, что это не русский, а какой-то тарабарский язык». Напомним, в повести «Впрок» писатель дал фантастическую картину колхозной разрухи, назвав свое произведение «бедняцкой хроникой». Прочитав повесть, Сталин написал: «Талантливый писатель, но сволочь».

Конечно, признание Андрея Платонова — это лишь вопрос времени. Однако есть опасения, что явление этого гения станет исключительно русским событием, потому что Платонов, к сожалению, непереводим. Его объемные образы придется делать плоскими, а смыслы — упрощенными. Это даже не лингвистическая задача перевода, а ментальная. Иосиф Бродский замечательно написал по этому поводу: «Мне думается, что поэтому Платонов непереводим и, до известной степени, благо тому языку, на который он переведен быть не может. И все-таки следует приветствовать любую попытку воссоздать этот язык, компрометирующий время, пространство, самую жизнь и смерть — отнюдь не по соображениям „культуры“, но потому что, в конце концов, именно на нем мы и говорим».