Для тех, кто лишен страха высоты и кто желает глубже понять суть происходящего – в том числе в России – на протяжении Нового времени и финала эпохи на рубеже XX–XXI веков, Редакционное бюро Проекта «МЫ» публикует избранные главы исследования «Тень Заратустры» Владимира С. Александрова (Питерского). Исследование, ведущееся с точки зрения ценностей Русского исторического проекта, меняет сложившуюся точку зрения на содержание главных процессов эпохи, на их задачи и цели, в полной мере раскрывающиеся только теперь – в ее финале. 

(Продолжение. Начало – в разделе «Русский проект»)

Глава III. ПРАВДА И ЛОЖЬ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 

а) Старая мистерия для Нового мира  

     Оглядываясь назад – в пелену прошлого, когда эпоха только начиналась, мы неизменно выходим к событию, которое очертило непереходимую границу между Европой средних веков и Европой Нового времени. Это событие – Французская революция, печатью которой отмечены важнейшие коллизии эпохи, социально-политические потрясения и мировые войны ХХ – XXI столетий.
        Пожалуй, мы знаем, что сказал бы Ломоносов, не доживший до нее чуть более двух десятилетий: «тайна сия велика есть». Ему, ученому верящему в торжество духа, знания и разума, было бы странно видеть массы черни в качестве инструмента прогресса под властью их кровавых лидеров. Он удивился бы еще более, узнав, что цели и задачи революции не решали никаких проблем самой Франции, но явились началом социал-дарвинистского проекта Нового мирового порядка – так называемого проекта модерна, где Франции была уготована почетная роль вязанки хвороста, первой брошенной в топку.  
       Французской революции посвящены ныне тысячи исследований – но вот странность: чем больше времени отделяет нас от нее, чем больше исследований и документов включаются в научный оборот, тем менее состоятельными оказываются прежние объяснения, и тем больше вопросов это событие вызывает и по его организации, и по содержанию, и по конечным целям.     
        Либеральная мифология находит здесь торжество своих политических принципов и яркий пример человеческого стремления к свободе: «Французская революция покончила с пережитками средневековья и феодальным строем, освободила путь капитализму, покончила с монархией и учредила общественный строй, который лучше содействовал развитию экономики, общественной мысли, искусства, науки и всех областей духовной и материальной жизни Франции». Среди левых и последователей К. Маркса, событие именуется «буржуазной революцией», возникшей в силу противоречий между трудом и капиталом. «Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы, – указывает К. Маркс, – Тогда наступает эпоха социальной революции»¹. В. Ульянов-Ленин, напротив, видел здесь моральный императив сметания прогнившей ужасной Власти, как «путь наименьшей уступчивости и осторожности по отношению к монархии и соответствующим ей омерзительным и гнусным, гнилым и заражающим воздух гниением учреждениям»².                                                                                               При глубоком приятии революции идеологическими системами модерна, единой точки зрения на нее не сложилось. «Сам вопрос, чем была Французская революция, – пишет американский политический философ и социолог И. Валлерстайн, – стал одной из великих двусмысленностей нашей эпохи»³.

     До него авторитетный историк и философ И. Тэн убеждал своих почитателей: «это был внезапный порыв народного воодушевления». При этом другой исследователь, Копен-Альбанселли, заявляет: «благодаря уничтожению или подмене документов, которые могли бы установить истинный характер и истинное происхождение этой революции, мы… живем в историческом заблуждении, обманутые самым последним образом… Вся наша история искажена в самих своих источниках, и только отсталые и заведомо предубежденные будут верить, что история Французской революции произошла так, как описали ее Мишле и его последователи»⁴.
        Уже в процессе революции выявляется, что ни масса, ни ее «лидеры» ничего не знают о ее целях; равенство они понимают, как возможность уравнять маргиналов и господ, а свободу свою связывают с личной Властью, должностями и банальным грабежом чужой собственности – что всех их и устраивало. Мармонтель приводит слова знаменитого деятеля революционной Франции Мирабо: «только деньги и надежда пограбить имеют власть над этим народом! Мы только что это испробовали в Сент-Антуанском предместье… Народ во время революции ужасен тем, что у него нет нравственных задерживающих устоев; а чем бороться против людей, для которых все средства хороши?!»⁵.     
        Уже в начале революции речь идет не столько о свободе от Бога и монарха. В «Декларации» 1789 года, определяющей «права человека и гражданина», от лица нового Закона выступает новая Власть, заменяющая и Бога, и монарха, и действующая именем народа. При этом Власть оказывается выше – и человека, и народа, и собственного Закона. «Пусть нам не говорят о конституции, – заявляет Робеспьер в 1789 году, – Это слово слишком долго усыпляло нас… что толку в конституции, если хотят похитить нашу свободу?»⁶. За фасадом Власти является не только прокрустова свобода равенства людей у ее ног, но возможность Власти, в обход Бога, короля и народа убивать французов от имени народа. И эта Власть обожает свободу уничтожения чужой жизни – разве есть еще нечто, что способно еще явственней подтвердить ее равенство с Богом? Дантон, видевший себя Зевсом-громовержцем, гремел в Национальном Конвенте: «лавины свободы обрушатся с грохотом на заговорщиков, жаждущих тирании и порабощения»⁷.  
        В этой новой свободе республиканцы расчленяют людей и изуверски уничтожают их физически. Когда против такой Власти и ее свободы насмерть встают Бретань, Анжу, Вандея, Вьенна и Де-Севр, на народ Франции обрушивается еще невиданный им никогда беспредел свободы трехцветных маргиналов-республиканцев. Если Тюрго только из Вандеи намеревается сотворить «национальное кладбище», то трехцветные «адские колонны», которые грабят, насилуют, сжигают дома и деревни, и массово убивают крестьян и рабочих, ради новой свободы, в «национальное кладбище» жаждут превратить всю Францию, судьба которой читается в судьбах Людовика XVI и Марии-Антуанетты. 

      При этом вопрос: «зачем и кому это нужно?» на два века повисает в воздухе. И левые, и правые убеждают друг друга, что это было необходимо самому французскому народу. Это утверждает и новая Власть. И дело даже не в том, что после революции Франция навсегда потеряет статус великой державы и никогда уже не достигнет могущества и политического процветания, какие имела ранее. Дело в том, что Французская революция становится началом угасания культурных, политических, экономических и исторических позиций других государств и народов Европы. Сегодня они нередко обращаются к этому событию, чтобы понять – что же после этого события произошло с их собственной страной и историей? Французскую революцию, – анализирует И. Валлерстайн, – «можно мысленно представить как эпицентр урагана»⁸. Но кто же являлся заказчиком этого урагана? 
         К. Маркс пальцем указывает на этого заказчика – буржуазия. Но глядя на деятелей европейского Просвещения и французской буржуазии XVIII века, в это очень трудно поверить. Сам И. Валлерстайн полагает, что эта революция явилась завершением длительного, трёхсотлетнего процесса оформления «капиталистической микроэкономики как исторической системы», в той ситуации, когда «большая часть ключевых институтов этой системы была создана и укреплена»⁹.   
        Вместе с тем не представляется верным наделять экономику, как это делает К. Маркс, качествами надличной неподконтрольной силы, чьи законы определяют смену исторических формаций. Эта позиция и  формирует в Новое время человека-кролика – обывателя, зависимого от Власти, которая реализует эту идею в собственных интересах и поэтому ставит экономику с ног на голову. В реальности все обстоит противоположным образом. Как общественное явление, экономика подчинена человеку – его ценностям и культуре, его Власти, его жажде наслаждений и представлениям о необходимом. Все это – не разные этапы, но разные экономики. И если речь о власти не-человека – капитала, то и тогда интересы человека на первом месте. Но какого именно? Не расы, не класса, не «высшей нации» – но узкой группы, которой интересы капитала (класса, этноса, расы) служат лишь декорацией в достижении высшей цели – Власти. Этой группе безразличны идеи монархии, культуры, народа и будущего – как и исторического человека. Но под эту цель можно создать экономику. Равно заинтересованная в деструктивных и злокачественных факторах, построенная по принципу «борьбы всех против всех», она несовместима с интересами народа, ценностями культуры и идеей монархии. Формируя «под себя» сетевые гражданские общества вместо народов, она создает структуру тотального рабства под Властью узкой группы господ. 
     Французская революция, как под копирку воспроизводилось в других странах мира – с общими последствиями и реакций народов на эти последствия. В частности – в виде политического нацизма, фашизма, классового экстремизма, международного и государственного терроризма. Кроме того, в виде глубокого системного кризиса самой эпохи – культурного, политического, экономического и морального, поразившего все бывшие христианские цивилизации в финале эпохи, которая была рождена Французской революцией. И еще – в виде выхода в легальное «цивилизационное пространство» подземных культов, сект люцифериан, дьяволопоклонников и «черных» сатанистов, получивших свободу действий в XIX в., и добившихся уже в 1966 году в США, открытия церкви Сатаны под руководством Ш. Ла-Вея и его преемников П. Гилмора и П. Надрамиа. Все это скрыто присутствовало в основании Нового времени – этой страшной и кровавой эпохи, освященной Французской революцией. Оно с самого начала присутствовало в оголтелой и прицельной дехристианизации французского народа, чьи храмы и монастыри подвергались массовому святотатству, закрытию и разграблению. При этом якобинцами вместо Бога вводится «Культ Верховного Существа», того самого «Великого архитектора Вселенной», Сатаны, Дьявола, которого почитают масоны в виде черной козлиной головы Бафомета. Именно «перед лицом и под покровительством Верховного Существа» вступала в силу и «Декларация прав человека и гражданина» 1789 года, а празднование этого образа было учреждено Национальным Конвентом Франции 8 июня 1893 года. Европейское государство становилось как бы единым Храмом Сатаны – с нечеловеческим сердцем вселенского онтологического зла, ждущего обрушить в Ничто и человеческую историю, и проект «Человек».

     Французская революция сразу отсекла французский народ от его прошлого и будущего, начиная отсчет его существования с нуля. Именно она завела ему новый календарь, и она же обнулила и сделала объектами праздного любопытства туристов его историю и культуру. Она же утвердила в Европе модель английского парламентаризма, отражавшего усиление Власти английской элиты и мировой олигархии, с последующим упразднением народов – подлинно легитимных субъектов Власти. Как субъекты истории, народы континента исторически сами определяли свои ценности и цели, формируя Власть способом их реализации. Условием этой демократии, чаще реализуемой в монархической форме, была историческая культура – в том числе, и обнуленного революцией французского народа. Частью его культуры являлась национальная идеология – сумма политических аспектов самосознания народа и представлений о лучшей форме Власти и условиях ее реализации. Монархическая власть была частью французского историко-культурного «МЫ», с почти безграничным актуальным временем исторического бытия. Но революция разрушила историко-культурное «МЫ» французского народа и уничтожила духовные основы его политического самосознания и его Власти.   
        Мифология Нового времени дает Французскую революцию прямым продолжением европейского континентального Просвещения. Однако это не так. Просветители очень настороженно относились к тем идеям и политическим формам английского просвещения, частью которых были либеральная идеология и английский парламентаризм. Идея сдачи власти народа представителям и политическим функционерам, европейским просветителям виделась ловким способом отрешения народа от власти и лишения его законных прав – навсегда. Известный и яркий представитель европейского Просвещения Ж.-Ж. Руссо отмечал: «Суверенитет не может быть представляем по той же причине, по которой он не может быть отчуждаем. Он заключается, в сущности, в общей воле, а воля никак не может быть представляема; или это она, или это другая воля, среднего не бывает. Депутаты народа, следовательно, не являются и не могут являться его представителями; они лишь его уполномоченные; они ничего не могут постановлять окончательно. Всякий закон, если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен; это вообще не закон. Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов Парламента: как только они избраны – он раб, он ничто»¹⁰. 

     Французская революция стала инструментом, с помощью которого в общественно-политическую жизнь и культуру Европы были влиты национально-разрушительные идеи ценностного релятивизма и сетевой республиканской парламентской Власти. В странах, перенесших революцию, парламентская Власть в неотложном порядке решает задачи размывания и упразднения самого феномена народа – как исторического культурно-ценностного «МЫ», с неотчуждаемым прошлым и будущим, взамен оставляя только одно измерение – настоящее. Но это измерение целиком зависит от Власти, сжимающей объем актуального времени народа до тонкой неразличимой пленки. Это обеспечивает необходимые для новой Власти результаты: 1) Понятие народ редуцируется к наличному населению; 2) Население становится суммой частных индивидов с их интересами – гражданским обществом; 3) Объем актуального времени индивида сужается до интересов внутри симулякров масс-культа; 4) Интересы индивида редуцируются к базовым инстинктам, базовым чувствам и эмоциям; они являются «точками входа» Власти и рекламно-пропагандистской деятельности; 5) Он начинает понимать свободу, как независимое действие в русле чувств и эмоций – что-то купить или с кем-то вступить в контакт; 6) Он понимает властные Законы единственным, но для капитала слепым и выборочно действующим ограничением его свободы.  
         Уже в условиях постмодерна XXI века, европейцы открывают себе еще две вещи, восходящие к Французской революции и политическому проекту модерна: а) Власть над ними никак не обусловлена интересами народов Европы. Напротив, сами народы находятся в руках несуверенной сетевой Власти, реализующей свои интересы за счет и вразрез с интересами народов, обязанных подчиняться. б) Власть именует себя подлиннойдемократией и убеждает народы, что они ее выбирают – хотя именно Власть держит в руках процедуру демократии и сама же определяет ее результаты – не говоря о том, что она же и отбирает кандидатов на эту процедуру. 
        Тупик внезапно визуализируется в финале эпохи и постепенно наступает прозрение, что восходит тупик к началу эпохи и Французской революции. И европейцы начинают ощущать – будто дьявольская сила затягивает народы Европы в удушающую петлю. «Вы же, – обращался к ним Ж.-Ж. Руссо, –  народы новых времен, у вас вообще нет рабов, но вы – рабы сами… Я только указываю причины того, почему народы новых времен, мнящие себя свободными, имеют Представителей и почему древние народы их не имели. Что бы там ни было, но как только народ дает себе Представителей, он более не свободен; его более нет»¹¹.  
        Представительная Власть, которая огнем и мечом уничтожала европейские и континентальные монархии – это «альфа и омега» обособления элит от народов, с отчуждением их ресурсов – культурных, военно-политических, интеллектуальных, промышленных, финансовых в свою пользу- «высших людей». Это – цель элит, создающих общество контроля и биовласти (М. Фуко) для цифровой социотехнической пирамиды – техно-феодализма. Это – цель, пребывавшая внутри эпохи с самого начала, являя скрытую античеловеческую основу каждой идеологии. Эту злокачественную основу эпохи в виде леденящей душу  противоположности жизни, онтологического зла, некоей усмешки дьявола, чувствовали и те, кто стоял у ее истоков. Бруно Бауэр (1809-1882), немецкий либерал-демократ, в письме другу Руге от 06.12.1841 г. признается: «Здесь, в университете, я читаю лекции перед большой аудиторией. Я не узнаю сам себя, когда изрекаю с кафедры сплошные богохульства. …Каждый раз, когда поднимаюсь на кафедру, какой-то злой бес овладевает мной, и я так слаб, что уступаю ему». Ф. Энгельс, теоретик научного социализма и сподвижник К. Маркса, в статье «Шеллинг, философ во Христе» выражает свое ощущение: «Со времен ужасной Французской революции люди одержимы новым, дьявольским духом, безбожие поднимает свою наглую голову с таким высокомерием и бесстыдством, что, кажется, наступает время, когда исполнятся пророчества»¹².

    То, что Ф. Энгельс ощущает «дьявольским духом», в финале эпохи  материализуется в нынешнее Западное сообщество, которое крупные французские мыслители рубежа XX-XXI столетий Ж. Делез и Ф. Гваттари именуют воплотившейся «машиной войны» – этого детища «власти дьявольской организации»¹³, этой сферы биовласти, выделившейся внутри Бытия в призрачную онтологию человеческой Власти – с органами дознания, тотального контроля, армиями и массой-ризомой: «машина войны, – пишут Ж. Делез и Ф. Гваттари, – не нуждается более в качественно определенном враге, но …действует против «какого угодно врага», внутреннего или внешнего (индивид, группа, класс, народ, событие, мир)… из этого вытекает новая концепция безопасности как материализованной войны, как организованной небезопасности или программируемой, распределенной, молекуляризованной катастрофы»¹⁴.  
        Однако то, что Ж Делез и Ф. Гваттари разглядели в современной лязгающей, неумолимой, лживой, «машине войны», создано было не в ХХ веке – «машиной» зрелой и уже неумолимой была Французская революция – первое, уже совершенное ее издание. В содержании «машины» уже присутствовал высший накал отрицания главного врага, который «машина» пронесет до конца во всех идеологических системах. Но врага этого, говоря об объектах отрицания – «индивид, группа, класс, народ, событие, мир», Ж Делез и Ф. Гваттари обходят молчанием – метафизического врага революции и всех ее адептов. Кто же он?  
        Этим страшным врагом, против которого эпоха концентрировала всю мощь «машины войны», был Спаситель – в христианских ценностях и в содержании христианской свободы задавший предельную планку общественного и исторического бытия человека. С помощью этойсвободы и прямо связанного с ней технического прогресса, человек мог формировать соборно-ценностную цивилизацию грядущего, в которой он и его общество реализовали безграничные возможности развития его духа в истине, добре и красоте – активаторов его родовой свободы. Но была в этом проекте одна деталь. В соборно-ценностную цивилизацию не вписывались глобальные элиты – с их жаждой подгрести мир под свою Власть. Элиты, которые в реализацию этого проекта вкладывали всю энергию и строили планы и модели. И такие элиты существовали – элиты Англии, уже в XVI веке осознавшие себя отдельными «цивилизациями моря», отделенными от некогда материнского континента, который уже тогда они жаждали подгрести под себя. С позиций вооруженной борьбы и сравнения с мощью континентальных армий – здесь никаких шансов у Англии не было. Но боевые столкновения в искусстве войны находятся на последнем месте – после дипломатической хитрости, пропаганды, подлога, лжи, разжигания войн в стане коалиций противника и использования «пятой колонны» на его территории. В этом дискурсе рождалась новая эпоха. 
        Эпоха Французской революции освятила уничтожение христианской культуры на континенте, ее ценностей и идеалов, и уничтожение самих христианских цивилизаций Западной и Восточной Европы. С этого момента «наиболее продвинутыми» объявлялись нехарактерные для Европы и континентального Просвещения либеральные идеи. Разрешалось все – любые религии, почитание Сатаны, языческие секты и подземные культы. И разрешалось конфетно-декоративное христианство в самом языческом стиле – с отрицанием христианских ценностей и извращением его базовых институтов. Уничтожалось главное – элементы исторической христианской культуры Европы, все подлинные христианские ценности и все их носители, независимо от общественного положения.
        Могло ли быть что-то иное, если в основании эпохи присутствовал дух онтологического зла – тот «дьявольский дух», который был заметен даже политическим лидерам эпохи, созидающим принципиально антихристианский мир поверх уничтожаемых христианских народов и цивилизаций? Как в начале, так и в конце эпохи, идеологи модерна убеждают, что Французская революция явилась «огненным факелом великого стремления человека к свободе» – если понятие «свобода» вообще приложимо к историческому самоубийству. Это историко-культурное самоубийство Европы на два столетия растянулось древнейшей мистерией, воспроизводившей сценарий восстания Люцифера против Бога на заре мира.    
        Революционная эпоха в тупой бесчеловечности, крови, грязи, в запахе карболки и предсмертном шепоте раненых, плавно подвела мир к катастрофе. При этом способом избежать катастрофу она указала на тотально дегуманизированный мир тяжелейшего постисторического и постчеловеческого рабства, где бытие человеком не предусмотрено. Но как это могло случиться в великих христианских цивилизациях, с их молитвенниками, святыми, храмами, монастырями, монашескими орденами? Тайна сия велика есть, – подумал бы, возможно, Ломоносов. Но сегодня мы знаем ответ на этот вопрос. 

Продолжение следует…

Литература:

1. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 13. С. 7.
2. Ленин. Соч. Т. VIII, стр. 58.
3. Валлерстайн Иммануэль. После либерализма: Пер. с англ. // М.: Едиториал УРСС, 2003. С. 235.
4. Цит. по: Селянинов А. Тайная сила масонства. М., 2000. С. 88.
5. Там же, С. 80.
6. Oeuvres completes de Robespierre. T. VI. Edit, preparee sous la direction de M. Bouloiseau, G. Lefebvre, A Soboul. Discours 1789 – 1790. Paris, 1950 р. 126.
7. Фридлянд. Ц. Дантон. // М., Наука, 1965.С. 246.
8. Валлерстайн Иммануэль. После либерализма: Пер. с англ. // М.: Едиториал УРСС, 2003. С.127.
9. Там же, С. 128.
10. Руссо Жан-Жак. Об общественном договоре. Трактаты – М.: КАНОН-Пресс, 1998. С. 282.
11. Там же, С. 283.
12. Маркс Карл, Энгельс Фридрих. Из ранних произведений. М.: Государственное издательство политической литературы, 1956.
13. Делез Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Тысяча плато // Астрель, У-Фактория, 2010. С. 659.
14. Там же.