Об единственном наследнике Николая II царевиче Алексее пишут мало. Действительно, что написать о слабом и, как считали многие его современники, дегенеративном ребенке. Но это совсем не так.

О семье последнего российского царя Николая II в общественном сознании сформировалось множество стереотипов. Один из них — царевич Алексей был слабым ребенком, не способным принимать разумных решений. Этот миф разрушают воспоминания приближенных императорской семьи, которые находили маленького наследника необыкновенно способным мальчиком.

Николай II и Александра Федоровна мечтали о сыне долгие годы — на свет появлялись одни девочки. Государь и государыня были прекрасными родителями, но все понимали, что России нужен наследник. И вот 30 июля (12 августа н. ст.) 1904 года в Петергофе царица родила долгожданного мальчика. Его назвали Алексеем — в честь святителя Алексия Московского. Младенец был прекрасным и, казалось, совершенно здоровым.

Немного позже в своих воспоминаниях фрейлина государыни Анна Танеева написала, что мальчик был самым красивым из всех детей Николая II.

Однако уже через несколько недель после рождения у Алексея началось тяжелое кровотечение. Выяснилось, что по линии матери мальчик унаследовал гемофилию. Болезнь проявлялась в том, что каждый ушиб, в результате которого происходил разрыв кровеносного сосуда, вызывал внутреннее кровотечение. Это причиняло ребенку нестерпимую боль, часто он не мог двигаться. В таких случаях Алексей говорил: «Мама, я сегодня не могу ходить». Или: «Мама, я сегодня не могу согнуть локоть». Для снятия болевых симптомов можно было бы применить морфий, но из-за целого списка противопоказаний наследнику его не давали. Алексей переставал чувствовать боль, только когда терял сознание.

Из тяжелого состояния наследника выводили упражнениями, горячими грязевыми ваннами и массажами. Специально для царевича были сконструированы тяжелые железные ортопедические приспособления, которые выпрямляли его конечности. Процесс восстановления после очередного приступа мог занимать недели. Конечно, болезнь единственного наследника российского престола держалась в строжайшей тайне. Об этом знали лишь приближенные государя и государыни.

Когда маленькому царевичу было полтора года, в феврале 1906 года, его впервые увидел воспитатель и учитель остальных царских детей Пьер Жильяр. В своих мемуарах он так описывал этот случай «…вошла Императрица с Великим Князем Наследником на руках. Она шла к нам с очевидным намерением показать мне сына, которого я еще не знал. На лице ее сияла радость матери, которая увидела, наконец, осуществление самой заветной своей мечты. Чувствовалось, что она горда и счастлива красотой своего ребенка.

И на самом деле, Цесаревич был в то время самым дивным ребенком, о каком только можно мечтать, со своими чудными белокурыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными длинными, загнутыми ресницами. У него был свежий и розовый цвет лица здорового ребенка, и когда он улыбался, на его круглых щечках вырисовывались две ямочки. Когда я подошел к нему, он посмотрел на меня серьезно и застенчиво и лишь с большим трудом решился протянуть мне свою маленькую ручку.

Во время этой первой встречи я несколько раз видел, как Императрица прижимала Цесаревича к себе нежным жестом матери, которая как будто всегда дрожит за жизнь своего ребенка; но у нее эта ласка и сопровождавший ее взгляд обнаруживали так ясно и так сильно скрытое беспокойство, что я был уже тогда поражен этим. Лишь много времени спустя мне пришлось понять его значение».

Маленький наследник рос ласковым мальчиком. Родители и няня Мария Вишнякова его очень баловали, исполняя малейшие капризы. Таким образом они пытались как бы скрасить дни тяжелой болезни. Из-за того, что царевичу постоянно требовался особый уход и постоянная бдительность, в возрасте пяти-шести лет к нему были приставлены в качестве телохранителей два матроса с императорской яхты: боцман Деревенько и его помощник Нагорный. Как вспоминала Анна Танеева: «…он перешел в мужские руки, к дядьке Деревенько. Этот, бывало, не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: „Подними мне руку“, или: „Поверни ногу“, или: „Согрей мне ручки“, и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто было невозможно его удержать. „Подари мне велосипед“, — просил он мать. „Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!“ — „Я хочу учиться играть в теннис, как сестры!“ —„Ты знаешь, что ты не смеешь играть“. Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: „Зачем я не такой, как все мальчики?“».

Осенью 1912 года случилась новая неприятность, которая едва не стоила маленькому наследнику жизни: он неудачно прыгнул в лодку и сильно ушиб внутреннюю сторону бедра. Гематома долго не рассасывалась, была реальная угроза смерти. В эти дни в первый и единственный раз о тяжелом состоянии наследника был издан правительственный бюллетень. Однако и в нем болезнь Алексея не была названа. «Несчастный маленький страдал ужасно, — писал Николай II своей матери, — боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“». Добавим, царевич, как и вся семья Романовых, был верующим. В 1910 году Иерусалимский Патриарх Дамиан, зная о благочестии наследника, даже подарил ему на Пасху икону «Воскресение Христово» с частицами камней от Гроба Господня и Голгофы.

В возрасте девяти лет Пьер Жильяр описывал царевича следующим образом: «Он был довольно крупен для своего возраста, имел тонкий, продолговатый овал лица с нежными чертами, чудные светло-каштановые волосы с бронзовыми переливами, большие сине-серые глаза, напоминавшие глаза его матери.

Он вполне наслаждался жизнью, когда мог, как резвый и жизнерадостный мальчик. Вкусы его были очень скромны. Он совсем не кичился тем, что был наследником престола, об этом он всего меньше помышлял. Его самым большим счастьем было играть с двумя сыновьями матроса Деревенько, которые оба были несколько моложе его. У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости. Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе».

Родители тяжело переживали страдания сына. В дни, когда царевич был особенно слаб и не мог самостоятельно ходить, его носили на руках. Лейб-казак Тимофей Ящик в мемуарах писал: «Ему [царевичу] было тогда десять лет, он был хорошо сложен и по виду крепким. Родители цеплялись за любую надежду, чтобы увидеть мальчика полностью здоровым и сильным. Однажды царь со своей семьей поехал в Москву, где было особенно много чудотворных мощей. Я переносил мальчика на руках, когда они переходили от иконы к иконе. Царь преклонял колена и истово молился. Был ли пример царя заразителен или меня охватила вера, когда он сказал: — Ящик, ты можешь молиться вместе с нами, — я тоже упал на колени и молился», — писал мемуарист. Часто царь сам носил своего сына на руках, но когда маленький царевич должен был присутствовать на параде или в церкви, то, как правило, это делали или дядька, или лейб-казак. Царевич Алексей трогательно заботился о казаке, часто спрашивая: «А ты не устал, Ящик?»

Конечно, Алексей был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что серьезно болен. Однажды старшая сестра Ольга обнаружила его лежащим на спине, царевич смотрел на облака. Она спросила, что он делает. «Мне нравится думать, размышлять», — ответил Алексей. Ольга спросила, о чем же ему нравится думать. «О, много о чем, — ответил мальчик, — я наслаждаюсь солнцем и красотой лета, пока могу. Кто знает, возможно, в один из этих дней я больше не смогу этого делать».

Да, наследник престола был ребенком слабым, но смышлёным и проницательным, знал несколько языков. Он с удовольствием занимался теми видами спорта, которые были ему по силам. Кроме того, царевич преуспевал во всем, что имело отношение к технике. У него даже был свой автомобиль с мотором, специально для него сконструированный. Он катался на нем по парку и был горд этим. Правда, царевич жаловался на то, что машина ездит слишком медленно. Но и это еще не все — в комнате для опытов Алексея была установлена точная модель настоящей фабрики, находившаяся под наблюдением его инженера-наставника.

Царевич обожал родителей и сестер, а те, в свою очередь, души не чаяли в юном цесаревиче, особенно Великая Княжна Мария. Он трогательно любил своего дядьку Деревенько, и вообще быстро привязывался к людям. Как и сестры, Алексей обожал животных: часто играл со своим ослом Ванькой, который по дряхлости уже не мог выступать в цирке Чинизелли, или со своей собакой Джоем. Эти животные имели большое значение в жизни Алексея Николаевича, у которого было очень немного развлечений.

Особенно наследника волновала любая несправедливость и чье-то горе. Болезнь развила в характере Алексея жалость и сострадание ко всем, кто нуждался в защите. Как-то при дворе одному поваренку отказали в должности, и наследник узнал об этом. Тогда он весь день убеждал родителей взять поваренка обратно, что, в конечном итоге, и было сделано. Жительница Царского Села С. Я. Офросимова вспоминала, что у царевича часто вырывалось: «Когда буду царем, не будет бедных и несчастных! Я хочу, чтобы все были счастливы».

Алексей любил простых людей, а те отвечали ему взаимностью. Тимофей Ящик приводил такой пример в своих воспоминаниях: «Один старый донской казак получил аудиенцию. Царевич на ней также присутствовал. Старый седой человек преклонил колени перед мальчиком, и слезы потекли у него по щекам. — Позвольте мне поцеловать его руку? — пробормотал он, заикаясь. Царь предупредительно ответил, что нельзя делать ребенка тщеславным. Старик заплакал еще громче. — Ваше величество, я не спал четыре ночи и все думал о том, что, может быть, я получу разрешение поцеловать молодому царю ручку! Наконец, он получил разрешение, и отправился домой настолько счастливым, каким никогда раньше себя не чувствовал».

Болезнь выработала в царевиче и еще одну черту — дисциплинированность. Порядка он требовал не только от себя, но и от окружающих. Офросимова рассказывала следующий эпизод: «Однажды Цесаревич вошел в кабинет Государя, который в это время беседовал с министром. При входе наследника собеседник Государя не нашел нужным встать, а лишь, приподнявшись со стула, подал Цесаревичу руку. Наследник, оскорбленный, остановился перед ним и молча заложил руки за спину; этот жест не придавал ему заносчивого вида, а лишь царственную, выжидающую позу. Министр невольно встал и выпрямился во весь рост перед Цесаревичем. На это Цесаревич ответил вежливым пожатием руки. Сказав Государю что-то о своей прогулке, он медленно вышел из кабинета, Государь долго глядел ему вслед и, наконец, с грустью и гордостью сказал: „Да, с ним вам не так легко будет справиться, как со мной“».

Почти весь 1916 год царевич провел с отцом в ставке верховного главнокомандующего в Могилеве. После смотра государь подошел к солдатам и начал расспрашивать некоторых из них о боях, в которых они участвовали. Алексей Николаевич следовал за отцом. Пьер Жильяр писал: «Его [царевича] обычно выразительное и подвижное лицо было полно напряжения от усилия, которое он делал, чтобы не пропустить ни одного слова из того, что они рассказывали. Присутствие наследника рядом с Государем возбуждало интерес в солдатах, и когда он отошел, слышно было, как они шепотом обмениваются впечатлениями о его возрасте, росте, выражении лица и т. д. Но больше всего их поразило, что Цесаревич был в простой солдатской форме, ничем не отличавшейся от той, которую носила команда солдатских детей».

После посещений Ставки любимой пищей царевича стали «щи и каша, и черный хлеб, которые едят все мои солдаты», как он всегда говорил. Каждый день Алексею приносили их на пробу из солдатской кухни Сводного полка. Наследник съедал их, облизывал ложку и говорил: «Вот это вкусно — не то, что наш обед». Иногда, не притронувшись ни к чему за столом, он тихонько пробирался к зданиям царской кухни, просил у поваров ломоть черного хлеба и втихомолку делил его со своей собакой.

Из Ставки царевич привез некрасивого, песочного цвета с белыми пятнами, котенка, которого назвал Зубровкой. В знак особой привязанности он надел на него ошейник с колокольчиком. Подруга императрицы Александры Федоровны Юлия Ден писала: «Зубровка не был особым почитателем дворцов. Он то и дело дрался с бульдогом Великой Княжны Татианы Николаевны, которого звали Артипо, и опрокидывал на пол все семейные фотографии в будуаре Ее Величества. Но Зубровка пользовался привилегиями своего положения». Что стало с котенком, когда императорскую семью отправили в Тобольск, неизвестно.

Клавдия Михайловна Битнер, дававшая наследнику уроки в Тобольске, писала следующее: «Я любила больше всех Алексея Николаевича. Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый и жизнерадостный, несмотря на свое часто тяжелое болезненное состояние… Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы ее около себя, если бы взял власть когда-либо. В нем были совмещены черты отца и матери. От отца он унаследовал его простоту. Совсем не было в нем никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост. Но он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. Вот Государь, если бы он опять взял власть, я уверена, забыл бы и простил поступки тех солдат, которые были известны в этом отношении. Алексей Николаевич, если бы получил власть, этого бы никогда им не забыл и не простил и сделал бы соответствующие выводы… В то же время он был бережлив. Как-то однажды он был болен, ему подали кушанье, общее со всей семьей, которое он не стал есть, потому что не любил это блюдо. Я возмутилась. Как это не могут приготовить ребенку отдельно кушанье, когда он болен. Я что-то сказала. Он мне ответил: «Ну вот еще! Из-за меня одного не надо тратиться».

2 марта 1917 года было получено известие об отречении Николая II от престола за себя и за сына в пользу Михаила Александровича, младшего брата Государя. Пьер Жильяр вспоминал: «…Я пошел к Алексею Николаевичу и сказал ему, что Государь возвращается завтра из Могилева и больше туда не вернется.

— Почему?

— Потому что ваш отец не хочет быть больше верховным главнокомандующим!

Это известие сильно его огорчило, так как он очень любил ездить в Ставку. Через несколько времени я добавил:

— Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть больше Императором.

Он удивленно посмотрел на меня, стараясь прочесть на моем лице, что произошло.

— Зачем? Почему?

— Потому что он очень устал и перенес много тяжелого за последнее время.

— Ах, да! Мама мне сказала, что, когда он хотел ехать сюда, его поезд задержали. Но папа потом опять будет Императором?

Я объяснил ему тогда, что Государь отрекся от престола в пользу Великого Князя Михаила Александровича, который в свою очередь уклонился.

— Но тогда кто же будет Императором?

— Я не знаю, пока никто!..

Ни слова о себе, ни намека на свои права наследника. Он сильно покраснел и был взволнован. После нескольких минут молчания он сказал:

— Если нет больше Царя, кто же будет править Россией?

Я объяснил ему, что образовалось Временное правительство, которое будет заниматься Государственными делами до созыва Учредительного собрания, и что тогда, быть может, его дядя Михаил взойдет на престол. Я еще раз был поражен скромностью этого ребенка».

Жизнь Алексея Романова прервалась очень рано, но не от тяжелой болезни, как предрекали Николаю II врачи, а от человеческой беспощадности. 17 июля 1918 он был расстрелян вместе со своими родителями, сестрами и слугами. В момент убийства он не мог нормально передвигаться из-за обострившейся болезни, но несомненно, что мальчик все понимал. Царевич был очень умным ребенком. Недаром флигель-адъютант императора Николая II писал о нем так: «Действительно, Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом».