В историю Русского государства имя князя Владимира вписано золотыми буквами. Именно он выбрал стране исторический проект, который она воплощала в культуре и политике до конца ХХ века. С самого начала этот выбор имел особенности, которые впоследствии выделили Русское государство из всех христианских государств той универсальностью и всечеловечностью, какие этот мудрый правитель видел в характере русского народа, соединяя его с христианской православной верой. Так из темной подземной глубины тонкий зеленый стебель подлинной жизни пробивается к лучам Солнца. 

О князе Владимире известно немало. «Повесть временных лет» (XII век) показывает его правителем кровавым, мстительным и жестоким, который прозревает в святом крещении и становится совершенно по духу другим человеком, действующим, понимающим и живущим строго по христианскому закону. 

Выбор пришел далеко не сразу. Времена были жестокие и даже убийство брата своего считалось доблестью, если приводило к цели и укрепляло власть. Начало княжения Владимира совпало с яростной  междоусобицей его братьев Ярополка и Олега, закончившееся гибелью последнего. Собрав варяжское войско, Владимир и подступает к Новгороду около 980 года с намерением убить Ярополка, о чем прямо и сообщает ему: «Иду на вы!». Он привлекает на свою сторону воеводу Ярополка по имени Блуд: «Будь мне другом! Если убью брата моего, то буду почитать тебя как отца, и честь большую получишь от меня; не я ведь начал убивать братьев, но он. Я же, убоявшись этого, выступил против него». И сказал Блуд послам Владимировым: «Буду с тобой в любви и дружбе»¹. Убив Ярополка, Владимир делает наложницей его беременную жену, монахиню-гречанку привезённую ещё Святославом в качестве пленницы. А до этого жестоко расправляется с родом полоцкого князя Рогволода, предварительно унижая и бесчестя его красавицу-дочь Рогнеду за то, что отказала она Владимиру выйти за него замуж.  

Времена были жестокие и не было света в душах. «И стал Владимир княжить в Киеве один, –  пишет летописец, –  и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, и Хорса, Дажьбога, и Стрибога, и Симаргла, и Мокошь. И приносили им жертвы, называя их богами, и приводили своих сыновей и дочерей, и приносили жертвы бесам, и оскверняли землю жертвоприношениями своими. И осквернилась кровью земля Русская… Ведь были тогда люди невежды и нехристи»². Случилась трагедия, запавшая Владимиру: его боги требовали кровавых жертв и пал жребий на красивого юношу-варяга, христианина. Когда за юношей пришли посыльные, отец, также христианин, воспротивился варварскому обычаю и был зверски убит вместе с сыном. Осознание происшедшего, именно как осквернения земли Русской пришло не стразу. Были ещё победоносные походы на Польшу, на вятичей и радимичей, на волжских Булгар и Хазар.

Но в 986 году князь вплотную подходит к тому, что Летопись именует «выбором веры». «Ты, князь, мудр и смыслен, – подступают к нему волжские булгары, – а закона не знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету». Ни те, кто отвечает на вопросы князя о своей вере, ни даже он сам, пока не знают, что в их речах и представляемых ими смыслах должен появиться дух подлинности, на который отзовется сердце князя. И в духе подлинности, в котором сочетается глубина божественной истины, красоты и добра, еще раз усомнился князь Владимир, слушая папских послов, склонявших его принять католицизм. «Идите, откуда пришли, – отвечает он им согласно летописи, намекающей, что не первый раз Рим шлет гонцов сделать государство Русское подножием папской Власти, – ибо и отцы наши не приняли этого»³. Проблема подлинности в вопросах веры и картины мироздания уже тогда имела два принципиально противоположных подхода, которые к XI веку обретут контуры двух принципиально несовместимых проектов будущего мира.

В летописи выбор Владимира опирается на ряд внешних событий, составляющих элементы этого процесса.

Первое – расправа языческой толпы над христианами, отцом и сыном Феодором и Иоанном, не предавших веры, что обращает князя к душе и поиску высших смыслов. Последнее – это божественная красота, открывающаяся его послам в Византии, которая доказывает и ему, и его народу божественную глубину и подлинность православия: «пришли мы к немцам, – свидетельствуют послы, – и видели в храмах их различную службу, но красоты не видели никакой. И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми»⁴. Между этими событиями – сам процесс «испытания вер», в котором князь Владимир ищет духовный образ будущего для себя и своего народа. После этого князь и народ принимают святое крещение, которое проводится настойчиво, но без насилия – в отличие от жестокости, с которой насаждали на Западе веру Хлодвиг, Стефан I или Карл Великий. 

В выборе Владимира историки находят, и не без основания, политические и социально-культурные выгоды, которые получал мудрый правитель – от объединения Русских земель в единое государство до укрепления культурно-политических связей с Византией и статусной женитьбы на царевне Анне, после чего на Русь направляются византийские мудрецы и церковные служители – помогать «крещению Руси» и распространять в народе грамотность и понимание Закона Божия.

Между тем, летопись настаивает, что основной мотивацией Владимира была проснувшаяся в нем жадность к истине и подлинной, святой вере. Это можно было бы отнести на счет обязательной риторики  восхваления великого князя в XII веке, когда писалась Начальная летопись, если бы за внешними фактами выбора не стояло нечто мене очевидное современникам, и что проектом будущего мира явно объявляется у митрополита киевского Илариона в «Слове о Законе и Благодати», где старый мир – не только Ветхий Завет, расположенный в прошлом, но и западный Римо-католический проект, в установках не выходящий за его пределы и на нем утверждающий свою Власть над настоящим и будущим человечеством. Разве не об этом думал Владимир, совершая неочевидный для многих прорыв в иное будущее? Иларион и пишет о Владимире в середине XI века: «И вот на него, во дни свои живущего и землю свою пасущего правдою, мужеством и умом, сошло на него посещение Вышнего, призрело на него Всемилостивое Око Благого Бога. И воссиял разум в сердце его… возгорелся духом, чтобы быть ему христианином и земле его также быть (христианской), что и произошло по изволению Божию о естестве человеческом». И речь он ведет об истинной православно-христианской вере в ее исторической динамике к свободе и благодати.

При «испытании вер» Владимир сразу же отходит от иудаизма («Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом и рассеяны?») и ислама («Нечисто это дело»)⁵. При этом выбор между восточным православием и западным Римо-католицизмом, между подлинностью и ее тенью, в «Ипатьевской летописи» является истинным выбором князя. Очень внимательно он слушает греческого философа, который излагает князю и Ветхий, и Новый Завет, и отвечает на богословские вопросы. И когда философ показывает ему картину Суда Господнего, рассказывая о Воскресении и Искупительной Жертве, князю «западают эти слова в самое его сердце». Так, согласно летописи, исполняются слова Священного Писания: «взыщете Меня и найдете, если взыщете Меня всем сердцем вашим» (Иер. 29, 13). «Благословен Господь Иисус Христос, – заключает летопись, – который возлюбил новых людей – Русскую землю и просветил её крещением святым»⁶.

Владимиру, за чьим детством приглядывала бабушка – равноапостольная княгиня Ольга, вероятно, было что вспомнить из истории христианства и Рима, который только в XV веке, после падения Византии, начнут называть «Первым». Нечто независящее от князя проникает в молитву, с которой, после крещения, он обращается к Богу: «Христос Бог, сотворивший небо и землю! Взгляни на новых людей этих и дай им, Господи, познать тебя, истинного Бога… Утверди в них правильную и неуклонную веру, и мне помоги, Господи, против дьявола, да одолею козни его, надеясь на тебя и на твою силу»⁷. В молитве это «что-что» открывается обретенным единством с Богом, землей Русской и народом в его будущем, чье величие предсказывал еще апостол Андрей Первозванный. С какого-то момента, возможно, потрясения от расправы язычников над Феодором и Иоанном, он стал звеном истории. И еще – причастником Нового мира, его красоты, истины и бессмертия, которые содержала новая вера, и которые должны были раскрыться в судьбе и истории его народа. 

С самого начала христианство несло в себе учение о единстве человеческого рода, о единой судьбе человечества и общей истории «где, – по словам Ап. Павла, – нет уже ни грека, ни иудея, ни обрезанного, ни необрезанного, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного» (Кол. 3:11). Кроме того, христианство впервые внесло в историю понятия равенства, братства и свободы, любви, истины и милосердия в качестве универсальных ценностей становления человека.  

Вместе с тем за предшествующее Владимиру тысячелетие ни один христианский народ не принял это учение чем-то, выходящим за узкие рамки если не личностных, то конфессиональных и национальных интересов. Владимир стал первым, кто принял учение в качестве всемирной задачи нового человечества на новом уровне истории. И таким новым человечеством, избранным возвести на эту высоту весь мир, для него был русский народ. Ему говорили: «Не принимай же учения от латинян – учение их искаженное», но он и так слушает только свой внутренний камертон, настроенный на самую высокую истину. Решение он принимает не вдруг – взвешено и вполне подготовившись. Выбор между православием и западной верой является самым важным, хотя формально это была еще единая церковь: до раскола (1054) было еще далеко, хотя Рим уже внес свои вероучительные правки для будущего исхода из Вселенской Апостольской церкви. В IX веке это усугубляется еще конфликтом папы Николая I с патриархом Фотием. Вопрос подлинности требовал от князя ума и чувства, готовых отделить ложь от правды и мёртвое и ветхое от живого и нового. И ему это удается: «Братья! – свидетельствует летопись словами ап. Павла, – Все мы, крестившиеся в Иисуса Христа, в смерть его крестились… дабы, как Христос воскрес из мертвых славою отца, так и нам ходить в обновленной жизни».

Сказанное греческим философом не только возвращало князя к всечеловеческой миссии Спасителя и ранним христианам, но содержало учение о новом человечестве, о чем ни одна из цивилизаций прошлого – от Шумеро-Аккадии до Ассиро-Вавилонии и Древнего Рима и помыслить не могла. Как бы римские элиты и плебс не относились к христианам, но христиане меняли языческую жизнь Рима и его расхожие представления о Власти, как источнике благ. На языческом фоне христианство ставило невообразимые цели спасения и бессмертия через общество нового типа и формирование нового человека – носителя ценностного сознания, восходящего к высшей Истине.

Летопись указывает, что князь «любил книжное чтение» (С. 217) и знал Евангелие. И он помнил: когда Спаситель хотел заночевать в селении Самарянском, ему отказали. «Видя то, – свидетельствует Евангелие, – ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали: Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать» (Лк. 9; 51-56). Сочетание «не губить, а спасать» оказалось недоступно не только самарянам, но и ученикам. Да и ни одна языческая цивилизация в новом человеке не нуждалась. Насколько в новом человеке нуждалась языческая западная цивилизация, выставляющая себя «христианской», он уже догадывался. Сам же Владимир нуждался – и в новой истинной вере, и в новом человеке, и в новой стране великого будущего.

Каждая цивилизация, в том числе русская, это культурно-ценностный образ исторического «МЫ», превосходящий каждого ее отдельного представителя и являющий цивилизационно-ценностный уровень его личности. Владимир стоял у истоков будущего российского «МЫ» и он являлся крошечной матрицей российского будущего. Он находился в центре этого будущего образа, мифологического в той мере, в какой он отражает онтологию мира, истории и человека в высших ценностях и сакральных понятиях. Он сам был мифологической фигурой, и выстраивал ценности будущего российского «МЫ» именно как историческая личность, восходящая от военно-технических проблем к высшим формам цивилизационного сознания и личного со-Бытия. В римской версии и на уровне сознания плебса «свои» всегда достойны властвовать над другими. Но достойна ли эта мысль князя, который становится новым человеком? Не только бедные, болящие и калеки, но даже разбойники и убийцы вызывают в нем со-чувствие и со-страдание, немыслимые в Риме как при Спасителе, так и Владимире, уже не доверявшего западной вере и ее лицемерию, которое будет трансформировано в фаустовский западный проект, вожделеющий глобальной Власти.

Расширением этой темы окажется будущая история. Как лучшим потребителем капитала станут массы, одержимые приобретательством, так и идеальным потребителем Власти окажется тот же плебс, те же массы, которые вместо вертикального становления человека в свободе предпочтут дизайн среды, хлеб и зрелища. Они же и разрушат всякое «МЫ», чтобы потом отдать всю Власть и мировые ресурсы группе высших хозяев того же уровня и направления устремлений, что и они. Понимал ли отчетливо это все князь Владимир или нет – но он всей душой предпочел христианский православный проект. 

Делая выбор, Владимир выказывает мудрость, доставшуюся ему в наследство. «Если бы плох был закон греческий, – напоминают ему бояре, – то не приняла бы его бабка твоя Ольга, а была она мудрейшей из всех людей»⁸. Но был важный фактор, позволявший отбросить колебания. Это – острое чувство поруганной справедливости, допущенной «избранным народом» по отношению к самому Богу и закону Его. Второй раз это могло привести к наказанию не только этого «избранного народа», но и к уничтожению «извратившего путь свой» человечества в целом. Страдали пока сами представители «избранного народа»: «когда евреи избивали пророков, а цари их преступали законы, предал их (Бог) на расхищение, – сообщает Владимиру греческий философ, – и выведены были в плен в Ассирию за грехи свои, и были в рабстве там 70 лет. А затем возвратились в свою землю, и не было у них царя, но архиереи властвовали над ними до иноплеменника Ирода». Однако «древом жизни, – добавляет он, – спасутся праведные».

Православие взрывало этот, веками язычества устоявшийся стиль взаимодействия Власти и массы, открывая вертикальный выход из «царства необходимости» в «царство свободы». Выход этот шел не через Власть земную, которая, как инструмент Нового мира была отвергнута Спасителем, пришедшим в мир не всесильным императором, но скромным Учителем, формирующим сознание нового человека. Новый мир в том виде, который несет Спаситель, пленяет князя Владимира. Когда он видит картину Суда Господня, он весь уже с праведниками: «хочешь с праведниками справа стоять, – говорит философ, – то крестись»⁹.

Та любовь, которая просыпается в его сердце к людям, самым разным, от дружины до отверженных всеми, которым он стремится помогать всем, чем может – не игра на зрителя, даже и на самого высокого, это – реальность, также почти мифологическая. Но ведь и Спаситель говорит о любви, как самом важном пути человека в жизнь, куда «тесны врата и узок путь» (Матф.7; 14). Путь этот – отражение живой души, любовь для которой – условие самоосуществления человека: к добрым и злым, праведным и неправедным: «если вы будете любить любящих вас… Не так же ли поступают и язычники?» (Мф.5;46-47). Только так можно освободить ветхого человека, целеполагающего себя и зажатого между рождением и смертью всей пошлостью устоявшихся отношений, оживить в нем свободу духа, обретаемую в жажде истины, чистоте сердца и мужестве изгнанничества за правду – все, благодаря чему носители духа становятся солью земли и светом мира. Их свобода становится деятельной любовью, взрывающей душу и актуализирующей в ней Бога, историю и мир. «Бог есть любовь, – указывает летопись матрицу, за которой угадывается и дух князя, и ценности, которые станут определяющими для российского «МЫ», – Боязни нет в любви, настоящая любовь отвергает ее, так как боязнь есть мученье. …Любви ради и грехи исчезают. Любви ради и Господь сошел на землю и распял себя за нас грешных; взяв грехи наши, пригвоздил себя к кресту, дав нам крест свой, чтобы отгонять им ненависть бесовскую. Любви ради мученики проливали кровь свою»¹⁰.

Любовь и содержит матрицу, которая особенно близка духу князя Владимира и которая проявляет себя соборностью «МЫ», в которой Спаситель присутствует вместе с другим и одухотворяет это «МЫ». Отражением всечеловеческого «МЫ», объединяющим собой мир вместо «избранного народа», Спаситель и учреждает соборность носителей высших ценностей духа. Она и есть тот Новый мир нового человека и нового уровня истории, который должен сменить языческий мир Власти, греха и смерти: «Пусть будут все едины, – говорит Он, – как Ты, Отец, во Мне, и Я в Тебе, так и они пусть будут в Нас едины» (Ин. 17; 21). Измерение жертвенности становится составляющей этой любви, переходящей в самоотвержение «Я»: «любите друг друга, как Я возлюбил вас, Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя» (Ин, 15; 13). Жертвенная любовь становится и выбором новой жизни: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее» (Ин. 10;17-18).

Соборность находится в основе рождения каждого народа. Народ – совсем не сумма индивидов для общего пропитания и захвата чужих земель и ресурсов. Это ценностное онтологическое сообщество, определяемое культурой, личностью, характером, традициями и своим историческим «МЫ». Матрицей кристаллизации сообществ или племен в народ выступает, как правило, необычный и одухотворенный человек, реализующий основы человеческого бытия в мире как бытия исторического и ценностного. Такой матрицей, таким одухотворённым человеком русской культуры и всего становления России и ее народа была и является личность князя Владимира Святого. В народном сознании его личность уже давно преобразована в мифологический персонаж русского эпоса – былинного героя-богатыря, защитника Руси, защитника слабых и незащищенных, великого князя Владимира Красное Солнышко.  

Он умер в результате болезни летом 1015 года в загородной резиденции Берестове, под Киевом. Он умер спокойно, в окружении близких, вряд ли представляя себе образ, который о нем сложится в веках народной памятью. Он делал то, что мог и что считал наилучшим для своего народа и его будущего.    

Память святого равноапостольного князя Владимира празднуется в день его смерти — 28 июля по новому стилю (15 июля по старому стилю, или по Юлианскому календарю). 

Литература:

1. Повести Древней Руси (сборник под ред. Д.С. Лихачева) // М., ЭКСМО, БВЛ, 2009. С. 73.
2. Там же, С. 74-75; 77.
3. Там же, С. 206
4. Там же, С. 209
5. Там же, С. 206-207
6. Там же, С. 214
7. Там же, С. 213
8. Там же, С. 209
9. Там же, С.208.
10. Там же, С. 255