Исследователи творчества Николая Гоголя считают, что нет фигуры загадочнее в истории русской литературы, чем он. Это правда: вся жизнь писателя окутана интересными мифами, которые нельзя доказать и невозможно опровергнуть.

С жизнью и творчеством русского писателя Николая Гоголя связано множество мифов, подлинность которых невозможно опровергнуть или доказать. Но одно остается без сомнений - он был гениальным человеком с тонкой натурой, настоящим христианином с добрым сердцем. Еще при жизни писателя называли монахом, шутником и даже мистиком. Хотя люди, которые знакомы с творчество Николая Гоголя более близко, понимают, что мистиком писатель не был, да и не мог быть. По этому поводу литературный критик И. П. Золотусский писал, Гоголь был «верующий в лоне Церкви христианин, и понятие мистического не приложимо ни к нему самому, ни к его сочинениям». 

Знакомство родителей Гоголя и рождение писателя 

Первый миф, связанный с Николаем Гоголем, появился задолго до его рождения. Еще мальчиком его отец Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский ездил с матушкой на богомолье в Харьковскую губернию, где был чудесный образ Божьей Матери. Согласно семейному преданию, однажды ночью он увидел во сне этот храм и Богородицу, которая предрекла его судьбу: «Ты будешь одержим многими болезнями (и так и было), но все пройдет, ты выздоровеешь, женишься, и вот твоя жена». Выговорив эти слова, она подняла вверх руку, и он увидел у ее ног маленькое дитя, сидящее на полу, черты которого врезались в его память. Вскоре Василий, будучи в гостях в соседнем местечке, увидел семимесячную девочку у няни на руках, которая напомнила ему ребенка из сна. 

Спустя 13 лет Василию опять приснился сон - в том же храме отворились ворота, из них вышла красивая девушка и, показав рукой в левую сторону, сказала: «Вот твоя невеста!». Он увидел девочку в белом платьице с знакомыми чертами лица. Через некоторое время Василий Гоголь посватался к тринадцатилетней Марии Косяровской, но получил отказ. Тогда он выкрал девушку. Молодые люди тайно обвенчались и явились родителям. Им ничего не оставалось, как благословить молодоженов. 

Фактов, которые подтверждали бы это семейное придание, конечно, нет. Однако стоит упомянуть, что Мария Ивановна Косяровская действительно вышла замуж в возрасте четырнадцати лет в 1805 году.  Согласно отзывам современников, она была исключительно хороша собой. 

По сведениям биографов писателя, его мать Мария Ивановна до появления Николая Васильевича рождала мертвых детей. В те времена на всю Диканьку шла слава о чудесах по молитвам перед иконой святого Святителя Николы в Никольской церкви. Икона эта была явлена в лесу на дубовом пне. Местные жители перенесли ее в ближайшую церковь, но на следующий день вновь обнаружили икону на обломке дуба. Ее трижды возвращали в церковь, но каждый раз находили на старом месте. Тогда было решено построить церковь, а из пня сделать крест, который оказался в алтарной части.

Перед иконой Святителя Николая, называемого Диканьским, Марья Ивановна много молилась и дала обет провести оставшуюся жизнь в богоугодных деяниях и молитвах, если у нее родится здоровый ребенок. И через некоторое время ее желание осуществилось - в семье появился сын Николай, которого Мария Ивановна назвала в честь святого. Интересно, что сам Святитель Николай тоже был вымолен родителями у Господа, и при молитвах был дан обет.

Свое обещание Мария Ивановна соблюдала до конца своих дней. В их семье религии уделялось большое значение: свято чтили все христианские традиции, искренне верили в существование ада и рая, соблюдали посты и хранили духовную верность православным обычаям.

Точная дата рождения Николая Гоголя долгое время оставалась загадкой для его современников. Сначала утверждали, что писатель родился 19 марта 1809 года, затем 20 марта 1810 года. И только после его смерти из публикации метрики было установлено, что Николай Гоголь появился на свет 20 марта 1809 года, т. е. 1 апреля по новому стилю.

Творчество Николая Гоголя

Тема борьбы добра и зла, где неизменно побеждает добро, важна в творчестве Николая Гоголя. С одной стороны, это связано с тем, что будущий писатель родился в крае, овеянном легендами и поверьями о потусторонних демонических силах. С другой стороны, мальчик рос в богобоязненной религиозной семье. К тому же, Николай Гоголь был очень болезненным ребенком, и вплоть до гимназии с ним часто случались непонятные нервные припадки.

От матери Николай Васильевич унаследовал тонкую душевную организацию. Отцу же его была присуща мнительность. В доме Гоголей на самом видном месте висела картина Страшного Суда. Марья Ивановна постоянно приводила ее в пример, что может случиться с безбожниками и греховодниками. Конечно, это пугало мальчика. В 1833 году Гоголь писал матери: «…я живо, как теперь, помню этот случай, — я просил Вас рассказать мне о страшном Суде, и Вы мне, ребёнку, так понятно, так трогательно рассказывали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так страшно описали вечные муки грешников, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность, это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли».

Неудивительно, что Гоголя с детства увлекали тайны, вещие сны, роковые приметы, что позже проявилось на страницах его произведений. Например, страх перед загробной жизнью писатель перенес в мистическую повесть «Вий». А некоторые эпизоды «Вечеров на хуторе близ Диканьки» были навеяны его детскими видениями. Достаточно вспомнить эпизод в повести «Майская ночь, или Утопленница», когда мачеха, превратившаяся в черную кошку, пытается задушить дочку сотника, но в результате лишается лапы с железными когтями. Этот эпизод напоминает реальную историю из жизни писателя. Николай Гоголь вспоминал: «Было мне лет пять. Я сидел один в Васильевке. Отец и мать ушли. Оставалась со мною одна старуха няня, да и она куда-то отлучилась. Спускались сумерки. Я прижался к уголку дивана и среди полной тишины прислушивался к стуку длинного маятника старинных стенных часов. В ушах шумело, что-то надвигалось и уходило куда-то. Верите ли, – мне тогда уже казалось, что стук маятника был стуком времени, уходящего в вечность. Вдруг слабое мяуканье кошки нарушило тяготивший меня покой. Я видел, как она, мяукая, осторожно кралась ко мне. Я никогда не забуду, как она шла, потягиваясь, а мягкие лапы слабо постукивали о половицы когтями, и зеленые глаза искрились недобрым светом. Мне стало жутко.

Я вскарабкался на диван и прижался к стене. «Киса, киса», – пробормотал я и, желая ободрить себя, соскочил и, схвативши кошку, легко отдавшуюся мне в руки, побежал в сад, где бросил ее в пруд и несколько раз, когда она старалась выплыть и выйти на берег, отталкивал ее шестом. Мне было страшно, я дрожал, а в то же время чувствовал какое-то удовлетворение, может быть, месть за то, что она меня испугала. Но когда она утонула и последние круги на воде разбежались – водворились полный покой и тишина, – мне вдруг стало ужасно жалко «кисы». Я почувствовал угрызения совести. Мне казалось, что я утопил человека. Я страшно плакал и успокоился только тогда, когда отец, которому я признался в поступке своем, меня высек». 

А. С. Пушкин настолько сильно ценил Гоголя, что подарил ему сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ». Пьеса «Ревизор», впервые поставленная на сцене в мае 1836 года, была благосклонно принята самим государем-императором, который в обмен на экземпляр книги подарил Николаю Гоголю бриллиантовый перстень. Однако критики оказались не столь щедрыми на похвалы. Пережитое разочарование стало началом затяжной депрессии писателя, и он уехал из России. 

Работа над «Мертвыми душами»

Первое упоминание о произведении «Мертвые души» появляются 7 октября 1835 года в письме Пушкину: «Начал писать Мёртвых душ. Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон». Первые главы Николай Гоголь читал поэту перед своим отъездом за границу. Работа продолжилась осенью 1836 года в Швейцарии, затем в Париже и позднее в Италии. 

В одной из своих многочисленных поездок, а Гоголь прожил за границей в общей сложности 12 лет, писатель заболел малярией. В биографическом очерке «Гоголь. Его жизнь и литературная деятельность» А. Н. Анненская пишет: «Острая, мучительная болезнь едва не свела его в могилу и надолго оставила следы как на физическом, так и на психическом состоянии его. Припадки ее сопровождались нервными страданиями, слабостью, упадком духа. Н.П. Боткин, бывший в то время в Риме и с братской любовью ухаживавший за Гоголем, рассказывает, что он говорил ему о каких-то видениях, посещавших его во время болезни. "Страх смерти", мучивший отца Гоголя в последние дни его жизни, передался отчасти и сыну. Гоголь с ранних лет отличался мнительностью, всегда придавал большое значение всякому своему нездоровью; болезнь мучительная, не сразу поддавшаяся врачебной помощи, показалась ему преддверием смерти или, по крайней мере, концом деятельной, полной жизни. Серьезные, торжественные мысли, на которые наводит нас близость могилы, охватили его и не покидали более до конца жизни».

После перенесенной болезни работа над поэмой «Мертвые души» приобрела для писателя иное значение. В Николае Гоголе выработался более серьезный взгляд на свои обязанности как писателя. «Дальнейшее продолжение «Мертвых душ», - говорит он в письме к своему другу, писателю Сергею Тимофеевичу Аксакову,- выясняется в голове моей чище, величественнее, и теперь я вижу, что сделаю, может быть, со временем, кое-что колоссальное, если только позволят слабые силы мои. По крайней мере, верно, немногие знают, на какие сильные мысли и глубокие явления может навести незначащий сюжет, которого первые невинные и скромные главы вы уже знаете».

К лету 1841 года первый том «Мертвых душ» был окончательно приготовлен к печати. Дальнейшие трудности с его публикацией еще более подорвали здоровье писателя. «Болезнь моя выражается такими страшными припадками, каких никогда со мною еще не было, но страшнее всего мне показалось, когда я почувствовал то подступившее к сердцу волнение, которое всякий образ, пролетавший в мыслях, обращало в исполина, всякое незначительное приятное чувство превращало в такую страшную радость, какую не в силах вынести природа человека, и всякое сумрачное чувство претворяло в печаль тяжкую, мучительную печаль, и потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулистическое состояние», - писал Гоголь критику Петру Плетневу. С.Т. Аксаков рассказывает, что при одном из таких обмороков Гоголю очень долго пришлось пролежать без всякой помощи, одному в своей комнате, в мезонине квартиры Погодина.

Современники встретили поэму восторженными отзывами. Плетнев поместил очень обстоятельную и хвалебную статью о ней в своем «Современнике». Константин Аксаков в своей брошюре сравнивал Гоголя с Гомером. Для Белинского и его круга «Мертвые души» были знаменательным явлением, утверждавшим в литературе новую эпоху.

Гоголь в очередной раз уезжает за границу, где пытается написать второй том «Мертвых душ». Он мечтал значительно расширить рамки своего произведения и написать трилогию, создать нечто важное и великое, о чем первый том не дает и понятия. «Это больше ничего как крыльцо к моему дворцу, который во мне строится»,- писал он Плетневу.

По замыслу Николая Гоголя, «Мертвые души» должны были представить типы не только отрицательные, но и положительные. Яркое изображение людской пошлости и низости казалось автору недостаточно поучительным. Ему хотелось дать образцы, которые показали бы читателям, каким путем могут и должны они достигать нравственного совершенства. А. Н. Анненская пишет: «Задавшись такими дидактическими целями, Гоголь не мог уже писать под влиянием непосредственно творческого порыва. Ему прежде всего надобно было разрешить вопрос, в чем состоит то нравственное совершенство, к которому он намерен вести своих читателей, и ответ на этот вопрос он как человек религиозный искал в Евангелии и в писаниях св. отцов церкви. Затем у него естественно являлось сомнение, может ли человек порочный, греховный вести других по пути добродетели, и сильное желание самому очиститься от греха, поднять нравственно самого себя». 
Он не оставлял работы над «Мертвыми душами», но теперь на первом плане стояло для него личное усовершенствование, и он все строже и строже относился как к самому себе, так и к своей работе. «Я знаю, что после буду творить полнее и даже быстрее: но до этого еще не скоро мне достигнуть. Сочинения мои, так сказать, связаны тесно с духовным образованием меня самого, и такое мне нужно до того времени внутреннее сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться на скорое появление моих сочинений», - писал Николай Васильевич.

Гоголь обещал своим друзьям вернуться в Москву с готовым вторым томом «Мертвых душ», но все сроки уже прошли, а о состоянии поэмы так никто и не знал. На любопытные вопросы приятелей он или молчал, или отвечал что «Мертвые души» - не блин, который можно спечь, когда захотел. Очевидно, труд подвигался вперед медленно, и это раздражало его самого.

Усугубляло ситуацию то, что болезненные припадки вернулись к Гоголю. Страх смерти снова овладел им. Он беспокоился, что жизнь уходит от него, и он умирает, так и не успев создать ничего великого. В письмах к Смирновой он высказывал желание, чтобы все экземпляры его сочинений сгорели; он говорил, что натворил в них много глупостей, что не любит их, особенно первого тома «Мертвых душ». Все они писались под наитием непосредственного творчества, без серьезно задуманной цели поучать.

А. Н. Анненская пишет: «Перед ним лежал почти готовый, хотя еще в рукописи, второй том "Мертвых душ", каждая строка, каждый характер которого были строго обдуманы, вымолены у Бога, но и он не удовлетворял автора, готовившегося предстать на суд Божий и отдать отчет в употреблении таланта, полученного от Бога. С тоской, с болью в сердце сжег он рукопись, принес ее в жертву Богу, и вдруг, как только сгорела рукопись, новое содержание ее представилось уму его "в очищенном, светлом виде, подобно фениксу из костра". Ему казалось, что теперь, наконец, он знает, как следует писать, чтобы "устремить все общество к прекрасному"». 

В этот период он издает сборник своих писем «Выборные места из переписки с друзьями», которые вызвали бурю негодования у почитателей Гоголя. Работа имела назидательный характер и отрицала все то, что ранее писал автор. Позже по этому поводу он скажет Жуковскому: «Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в нее». 

Гоголь еще какое-то время путешествует, а затем возвращается в Россию. Его принимают друзья с прежним радушием, будто бы сборника «Выборные места из переписки с друзьями» никогда и не было.

Предчувствие смерти

В начале 1852 года в московский дом набожного графа А.Н.Толстого, где последние месяцы жизни жил Николай Гоголь, приехал из Ржева священник Матвей Костантиновский, отличавшийся крайней строгостью поучений и проповедующий аскетический образ жизни. 

По словам очевидцев, уединенная беседа приехавшего священника и писателя закончилась тем, что Гоголь закричал: «Довольно!.. Оставьте!.. Не могу долее слушать!.. Слишком страшно!» Священник обличал Гоголя в его мнимой греховности, демонстрировал ужасы Страшного суда, мысли о которых мучили писателя с раннего детства. Кроме того, Матвей Костантиновский потребовал от Гоголя отречься от Пушкина, перед талантом которого Николай Васильевич преклонялся.

Помимо этого, в январе 1852 года умерла жена друга Гоголя Екатерина Хомякова, которую лечили популярной в то время каломелью (ртутносодержащее вещество, в малых количествах употребляемое от расстройства пищеварительной системы). Смерть эта произвела на Николая Васильевича неизгладимое впечатление, ведь Екатерина Михайловна была близким другом для писателя. «К естественной горести об утрате близкого человека у него примешивался ужас перед открытой могилой. Его охватил тот мучительный "страх смерти", который он испытывал не раз и прежде. Он признался в нем своему духовнику, и тот старался успокоить его, но напрасно», - писала А. Н. Анненская. Существует легенда, что на панихиде Николай Гоголь услышал таинственный шепот, который звал его по имени, неясно откуда исходивший.

Наутро, после первой панихиды, Гоголь сказал Хомякову: «Все для меня кончено». Тогда же, по свидетельству Степана Петровича Шевырева, друга и душеприказчика Гоголя, он произнес перед гробом покойной и другие слова: «Ничего не может быть торжественнее смерти. Жизнь не была бы так прекрасна, если бы не было бы смерти».

29 января, во вторник, состоялись похороны Хомяковой, на которые Гоголь не явился. Существует предположение, что в этот день он ездил в Преображенскую больницу для умалишенных, находившуюся в Сокольниках, к знаменитому московскому блаженному Ивану Яковлевичу Корейше. В записках доктора Алексея Терентьевича Тарасенкова (и только в них) упоминается об этой загадочной поездке, которую он относит ко времени после 7 февраля: «В один из следующих дней он поехал в Преображенскую больницу на извозчике. Подъехав к воротам больничного дома, он слез с санок, долго ходил взад и вперед у ворот, потом отошел от них, долгое время оставался в поле, на ветру, в снегу, стоя на одном месте, и, наконец, не входя во двор, опять сел в сани и велел ехать домой».

Мемуаристы отмечали, что в смерти Екатерины Михайловны Гоголь увидел как бы некое предвестие для себя. «Он еще имел дух утешать овдовевшего мужа, – писал Тарасенков, – но с этих пор сделалась приметна его наклонность к уединению; он стал дольше молиться, читал у себя Псалтирь по покойнице». Хомяков писал: «Смерть моей жены и мое горе сильно его потрясли. Он говорил, что в ней для него снова умирают многие, которых он любил всей душою...».

Смерть Хомяковой, разговоры о каломели, которой Гоголя тогда тоже лечили, панихида, таинственный шепот, собственное еще более пошатнувшееся состояние, душевные и телесные муки - все это привело к трагедии, случившейся спустя две недели.

Рукописи горят

С 5 февраля Николай Гоголь больше почти ничего не ел. Доктор Тарасенков пишет в своих записках: «Масленицу он посвятил говенью; ходил в церковь, молился весьма много и необыкновенно тепло; от пищи воздерживался до чрезмерности, за обедом употреблял несколько ложек капустного рассола или овсяного супа на воде. Когда ему предлагали кушать что-нибудь другое, он отказывался болезнью, объясняя, что чувствует что-то в животе, что кишки у него перевертываются, что это болезнь его отца, умершего в такие же лета, и притом оттого, что его лечили. Трудно решить, сколько правды было в его словах; однако, легко можно себе представить, что при такой внезапной перемене образа жизни он действительно становился болен. Впрочем, в это время болезнь его выражалась только одною слабостью, и в ней не было заметно ничего важного...».

По легенде, в ночь с 8 на 9 февраля после продолжительной молитвы на коленях перед образом Божьей Матери (по некоторым данным писатель беспрерывно молился двое суток) Гоголь уснул на диване и во сне слышал некие голоса, говорившие ему, что он умрет. В тревоге он призвал приходского священника и хотел собороваться маслом, но когда тот пришел, Гоголь уже успокоился и решил отложить совершение таинства. 
Здесь стоит обратить внимание на то, что последние 11 лет своей жизни Гоголь большую часть ночи спал на кресле. Эту особенность мемуаристы и биографы писателя объясняют тем, что Гоголь боялся быть похороненным заживо. Об этом свидетельствует его «Завещание», опубликованное в книге «Выбранные места из переписки с друзьями»: «Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться…».

Однако существует и другая версия, почему Гоголь спал на кресле. Некоторые исследователи жизни писателя говорят о том, что это было в некотором роде подражанием монашескому обычаю проводить ночной отдых не на ложе, а на стуле, т. е. сидя.

В ночь на 12 февраля (на первой неделе поста) Гоголь сжег все свои рукописи. Глубокой ночью он разбудил своего слугу Семена, юношу-украинца, и велел так, чтобы никто не проснулся, разжечь печь. Когда дрова разгорелись, писатель приказал Семену бросить в огонь связку бумаг. Мальчик чуть ли не на коленях молил барина не делать этого. Брошенная в огонь связка не разгоралась. Тогда Гоголь достал ее кочергой, развязал и стал бросать в пламя тетрадь за тетрадью. «Теперь все пропало!» - сказал Гоголь утром Толстому, показывая на догорающие бумаги. - «Вот что я сделал! Хотел сжечь некоторые вещи специально приготовленные для этого, а сжег все. Как лукавый силен - вот он к чему меня подвинул! А я было много дельного там уяснил и изложил».

Странная смерть Гоголя

14 февраля, в четверг Гоголь, по свидетельству Хомякова, сказал: «Надобно меня оставить, я знаю, что должен умереть». 16 февраля, в субботу, Гоголя впервые за время болезни посетил доктор Тарасенков и убеждал его подчиниться указаниям врачей. Писатель отвечал вяло, но внятно и с полной уверенностью: «Я знаю, врачи добры: они всегда желают добра». При этом ничем не выразил готовности следовать совету Тарасенкова. Врач писал: «Он смотрел как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны…». В этот день Гоголь, по свидетельству графа Толстого, приобщился Святых Таин. 

Утром 18 февраля, в понедельник, отец Иоанн Никольский предложил Гоголю собороваться священным елеем, исповедаться и причаститься. Тот согласился с радостью. Все положенные на соборовании Евангелия он выслушал «в полной памяти, держа в руках свечу, проливая слезы». Со слов Тарасенкова известно, что Гоголь в тот день лег в постель: «Несмотря на свое убеждение, что постель будет для него смертным одром (почему он старался оставаться в креслах), в понедельник на второй неделе поста он улегся, хотя в халате и сапогах, и уже более не вставал с постели». 

В этот же день к писателю приехал профессор Аркадий Альфонский, который предложил магнетизирование, чтобы покорить волю больного и заставить его принимать пищу. Приехали также доктора Александр Овер и Константин Сокологорский. В мемуарах упоминается интересный факт, что Константин Сокологорский пытался делать пассы, но Гоголь в это время читал про себя Иисусову молитву, и магнетизирование не удалось.
Граф Толстой, видя критическое положение, созвал консилиум, который подтвердил диагноз профессора Овера, что у Гоголя менингит, и принял решение лечить его насильно. Врачи действовали следующим образом: больного сажали в теплую ванну и обливали холодной водой; ставили к носу пиявки, тело обкладывали горчичниками. С Гоголем обращались как «с сумасшедшим», как «с человеком, не владеющим собою». Об этом рассказывает, например, в своих записках доктор Тарасенков.

Скорее всего, насильственное лечение ускорило смерть Гоголя. Последнюю ночь он был уже в беспамятстве. В одиннадцатом часу он громко произнес: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Интересно, что подобные же слова о лестнице сказал перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых духовных писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно. Елизавета Фоминична Вагнер, теща Погодина, на руках которой Гоголь скончался, свидетельствует: «...по-видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул...».

21 февраля, в четверг около восьми утра, Гоголь скончался. Последними его словами, сказанными в полном сознании, были: «Как сладко умирать!». Доктор Тарасенков, прибывший через два часа после смерти Гоголя, писал об увиденном: «Нельзя вообразить, чтобы кто-нибудь мог терпеливее его сносить все врачебные пособия, насильно ему навязываемые; лицо умершего выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль, унесенную с собою за гроб».

3 марта 1852 года Иван Сергеевич Тургенев писал Ивану Сергеевичу Аксакову: «...Скажу Вам без преувеличения, с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя… Эта страшная смерть – историческое событие – понятна не сразу; это тайна, тяжелая, грозная тайна – надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает… Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам – ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа – и Гоголь погиб! Мне, право, кажется, что он умер, потому что решился, захотел умереть...».

Что сжег Гоголь?

Вопрос о том, что именно сжег Гоголь перед смертью, до сих пор остается без ответа. Догадки современников и позднейших биографов разноречивы. Большинство из них считает, что погибла беловая редакция второго тома «Мертвых душ». Были и другие предположения: уничтожены «Размышления о Божественной Литургии» (над которыми Гоголь работал в последние годы жизни) или политически опасные бумаги. Существуют также версии, что Гоголь вовсе ничего не сжигал, а рукописи были спрятаны графом Толстым или украинским слугой Гоголя. Все эти гипотезы не имеют документального подтверждения, тем более что остается неизвестным, закончил ли Гоголь второй том вообще.

О втором томе как завершенной рукописи говорит доктор Тарасенков: «"Литургия" и "Мертвые души" были переписаны набело его (Гоголя) собственною рукою, очень хорошим почерком». Это сообщение – единственный аргумент в пользу утверждения, что Гоголь сжег законченный второй том. На него ссылаются, например, комментаторы академического издания. Однако Тарасенков, как и все другие мемуаристы, основывался в первую очередь на рассказах графа Толстого: он не мог видеть воочию рукописей второго тома, поскольку был приглашен к Гоголю 13 февраля (то есть сразу после сожжения), а тот принял его только 16-го. Впрочем, Тарасенков и не говорит, что видел рукописи, – этого не могло быть уже потому, что Гоголь тщательно оберегал свои бумаги от постороннего взгляда.

После смерти Гоголя разбиравшие его бумаги Капнист, граф Толстой и Шевырев обнаружили пять черновых тетрадей, заключавших в себе пять неполных глав второго тома: четыре начальные главы, датируемые 1849–1850 годами и первоначальный набросок одной из последних глав (условно называемой пятой) более раннего происхождения. Уцелевшие тетради имеют несколько слоев правки. В текст в разное время вносились исправления карандашом и чернилами, превратившие рукопись в черновик для последующей переписки. Вся дальнейшая работа Гоголя остается неизвестной. Ни одной рукописи, ни одного текста последней редакции, кроме незначительных отрывков, до настоящего времени не обнаружено.

Характерно, что в воспоминаниях современников, слушавших в чтении Гоголя второй том, речь идет почти исключительно о начальных главах, то есть о тех, которые мы знаем по сохранившимся черновикам. Известно, что до отъезда из Москвы в Васильевку летом 1850 года Гоголем были выправлены и переписаны набело три начальные главы, которые он читал знакомым. Примерно за полгода до этого он писал Плетневу: «Все почти главы соображены и даже набросаны, но именно не больше, как набросаны; собственно написанных две-три и только».

Больше всех Гоголь прочел критику Степану Шевыреву: до седьмой включительно. Но это были, по всей видимости, только наброски, во всяком случае главы эти не были отделаны. 2 апреля 1852 года Шевырев писал двоюродной сестре Гоголя Марии Николаевне Синельниковой: «Из второго тома он читал мне... семь глав. Он читал их, можно сказать, наизусть, по написанной канве, содержа окончательную отделку в голове своей». Это чтение состоялось в июле-начале августа 1851 года на подмосковной даче Шевырева в селе Троицком или Кагулове по Рязанской дороге.

Последним, кто ознакомился с главами второго тома «Мертвых душ», был отец Матфей Константиновский. Вероятно, это произошло во время его последней встречи с Гоголем незадолго до сожжения рукописей. Ему нередко ставят в вину, что именно он подтолкнул писателя к этому. Отец Матфей отрицал, что по его совету Гоголь сжег второй том, хотя и говорил, что несколько набросков не одобрил и даже пpосил уничтожить. «Гоголь имел обыкновение сожигать свои неудавшиеся произведения и потом снова восстановлять их в лучшем виде. Да едва ли у него был готов 2-й том; по крайней мере, я не видал его. Дело было так: Гоголь показал мне несколько разрозненных тетрадей с надписаниями: Глава, как обыкновенно писал он главами. Помню, на некоторых было надписано: глава I, II, III, потом, должно быть, 7, а другие были без означения; просил меня прочитать и высказать свое суждение. Я отказывался, говоря, что я не ценитель светских произведений, но он настоятельно просил, и я взял и прочитал... Возвращая тетради, я воспротивился опубликованию некоторых из них. В одной или двух тетрадях был описан священник. Это был живой человек, которого всякий узнал бы, и прибавлены такие черты, которых... во мне нет, да к тому же еще с католическими оттенками, и выходил не вполне православный священник. Я воспротивился опубликованию этих тетрадей, даже просил уничтожить. В другой из тетрадей были наброски... только наброски какого-то губернатора, каких не бывает. Я советовал не публиковать и эту тетрадь, сказавши, что осмеют за нее даже больше, чем за переписку с друзьями», - писал священник.

Свидетельство отца Матфея крайне важно потому, что это едва ли не единственный человек, который в то время был для Гоголя авторитетом, даже более – судьей его труда, приобретшего для самого автора не столько литературное, сколько духовно-нравственное значение. Трудно предположить, что Гоголь, имея законченный беловик, мог дать ему на суд разрозненные тетради с набросками.

Вероятно, и Шевыреву, и отцу Матфею были известны одни и те же главы, и, скорее всего, именно эти главы были уничтожены Гоголем в ночь с 11 на 12 февраля.

Стоит отметить, что практически все, кто слушал главы второго тома в чтении Гоголя, отзывались о них очень высоко. Так, 29 августа 1849 года Сергей Тимофеевич Аксаков сообщал сыну Ивану: «Не могу больше скрывать от тебя нашу общую радость: Гоголь читал нам первую главу 2-го тома "Мертвых душ". Слава Богу! Талант его стал выше и глубже...». А в начале января 1850 года, когда Гоголь снова прочел Аксаковым первую главу, но уже в переработанном виде, Иван Сергеевич, присутствовавший на чтении, писал родным из Ярославля 9 января этого года: «Спасибо Гоголю! Все читанное им выступало передо мною отдельными частями во всей своей могучей красоте... Если б я имел больше претензий, я бы бросил писать: до такой степени превосходства дошел он, что все другие перед ним пигмеи».

Через две недели, 19 января, Гоголь прочитал Аксаковым вторую главу. На другой день Сергей Тимофеевич спешил поделиться своим впечатлением с сыном Иваном: «До сих пор не могу еще придти в себя… Такого высокого искусства: показывать в человеке пошлом высокую человеческую сторону, нигде нельзя найти…Теперь только я убедился вполне, что Гоголь может выполнить свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит он в первом томе...».

По свидетельству современников, слушавших в чтении Гоголя первые главы второго тома в период с 1849 по 1851 год, окончательный текст отличался от тех черновиков, которые дошли до нас. Отличия эти касались главным образом более тщательной отделки произведения. Однако, без сомнения, и сохранившиеся главы имеют высокие достоинства, являются своеобразным художественным завещанием Гоголя русской прозе второй половины ХIХ века.

Миф о заживо погребенном Гоголе

И после смерти писателя вокруг его фигуры продолжают витать различные слухи. Дело в том, что сначала Николая Васильевича Гоголя похоронили на кладбище Свято-Данилова монастыря, но в 1931 монастырь и кладбище на его территории были закрыты. 31 мая останки Гоголя переносили на Новодевичье кладбище.
Тогда и появились первые слухи о том, что произошло то, чего Гоголь боялся больше всего – его похоронили заживо. Более того, из могилы писателя была украдена его голова. В частности, это утверждал профессор Литературного института, писатель В. Г. Лидин, присутствовавший на вскрытии могилы, в «Перенесение праха Н. В. Гоголя». Согласно другим его воспоминаниям, передаваемым в форме устных рассказов студентам, череп Гоголя был повёрнут на бок. Об этом, в частности, свидетельствует бывший студент В. Г. Лидина, а позднее старший научный сотрудник Государственного Литературного музея Ю. В. Алёхин. Оба взаимоисключающих версии породили множество легенд, в том числе о захоронении Гоголя в состоянии летаргического сна и похищении черепа Гоголя для коллекции известного московского собирателя театральной старины А. А. Бахрушина. «В Бахрушинском театральном музее в Москве имеются три неизвестно кому принадлежащие черепа: один из них, по предположению, - череп артиста Щепкина, другой - Гоголя, о третьем - ничего не известно», - писал Лидин в своих воспоминаниях.

Известный поэт Андрей Вознесенский в 1972 году написал об этом событии стихотворение «Похороны Гоголя Николая Васильевича»: 

Вы живого несли по стране.
Гоголь был в летаргическом сне.
Гоголь думал в гробу на спине:
...................................................
“Из-под фрака украли исподнее.
Дует в щель, но в нее не просунуться.
Что там муки Господние
перед тем, как в гробу проснуться.”
..........................................................
Вскройте гроб и застыньте в снегу.
Гоголь, скорчась, лежит на боку.
Вросший ноготь подкладку прорвал сапогу.

Слухи об украденной голове писателя позднее мог использовать Михаил Булгаков, большой почитатель таланта Гоголя, в своем романе «Мастер и Маргарита». В книге он написал об украденной из гроба голове председателя правления МАССОЛИТа, отрезанной трамвайными колесами на Патриарших прудах.

Источники:

1. Анненская Александра Никитична «Гоголь. Его жизнь и литературная деятельность» (www.az.lib.ru)
2. Константин Васильевич Мочульский «Духовный путь Гоголя» (www.yabloko.ru)
3. Воропаев В. А. «Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. Тайна второго тома» (www.gogol-lit.ru)
4. Воропаева В.А. «Как сладко умирать!» Кончина Н.В. Гоголя как его завещание потомкам. Статья третья. (www.psyjournals.ru)